Странник во времени

— Кого я могу подозревать, если почти никого при дворе не знаю? Да и поставили меня в известность об отплытии в последний момент. Нет, я никого не могу подозревать. И, барон, у меня к вам просьба, не могли бы вы дать мне одного матроса? Сами понимаете мое положение.

Сэр Генри задумчиво изучал собеседника. Миша невольно поежился.

— Да вы пейте, не стесняйтесь, — заметив, что кружка с вином у гостя уже почти пуста (Миша успел почти все вылить), барон налил еще. — Конечно, я вам помогу. Я дам вам даже не одного, а четверых матросов и сам провожу вас с эскадрой в Бордо. Ваша миссия слишком важна, а у вас уже было несколько «случайностей». Такого не должно повториться.

— Это великолепно, барон, я даже не смел вас просить об этом. Большое спасибо, — старательно изображал радость Миша. — Обязательно расскажу о вас при дворе, когда вернусь.

Сэр Генри, кажется, был разочарован реакцией собеседника. Он явно ждал чего-то другого.

«Плохо, плохо, плохо. Все плохо».

Миша не сомневался, что без сопровождения его не отпустят, поэтому специально подбросил идею об одном матросе в надежде усыпить бдительность барона и тот, не ожидая подвоха от подростка, этим удовлетвориться. Ну, может быть, отправит двоих. На своей яхте Миша мог рассчитывать справиться с одним-двумя, но с четырьмя… Здесь возникали проблемы. По какой-то причине сэр Генри посчитал «графа» гораздо опасным. С одной стороны это было лестно, но с другой… теперь предстояло каким-то образом избавляться от четверых. Сопровождающий флот юного капитана не беспокоил, если он сумеет овладеть ситуацией на яхте, то уйдет от любого корабля этой эпохи. Дело за малым: вернуть себе яхту и сделать так, чтобы четверо охранников не смогли помешать. Но спорить по этому поводу с бароном в высшей степени не благоразумно, а потому Миша вынужден был изображать бурную радость.

— Вы не представляете, как выручили меня, сэр Генри. И, надеюсь, вы поймете меня, если я попрошу вас поторопиться, поручение необходимо выполнить как можно быстрее.

— Я немедленно распоряжусь, а вы, граф, пока отдохните. Вы не сможете отправиться до тех пор, пока не подберется команда. К тому же, я смотрю, вам необходим отдых.

— С удовольствием воспользуюсь вашим приглашением. Только нельзя ли попросить еще немного вина. Оно у вас замечательно.

«Так, важного аристократа я сыграл вроде неплохо. Думаю, он действительно попросил бы вино. Надеюсь я прав. К тому же барон может счесть, что я напился и потеряет бдительность. Изобразить пьяного? Нет, наверно не стоит. Есть вероятность переиграть, а это может плохо кончиться».

— О, вы отличный знаток вин.

— Угу, — глубокомысленно ответил Миша, так и не попробовавший ни капли.

После того как барон ушел, Миша смог спокойно обдумать произошедшее. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Он пытался найти любое другое объяснение тому, что с ними случилось, но постоянно возвращался к исходному: как это ни невероятно, но путешественники перенеслись в прошлое в XIV век. Пока он говорил с бароном думать о том, где он, в прошлом или в обществе умалишенных, было некогда. В обоих случаях вопрос безопасности требовал принять правила сэра Генри. Сейчас, когда сомнений уже не осталось, Миша испугался и за себя и за Наташу. При мысли о Наташе его прошиб холодный пот. Она там на берегу одна, не представляя где она и что с ней. Именно она подвергается наибольшей опасности.

«Сколько шансов уцелеть у человека, который не понимает где он и какая опасность может ему угрожать? XIV век не слишком гостеприимен, особенно теперь, когда идет война».

— Наташка, прости меня, — прошептал он.

Миша дрожащими руками схватил кувшин с вином и сделал большой глоток. Это помогло.

«Возьми себя в руки, придурок. Ты должен исправить то, что натворил, а значит надо как можно скорее покинуть «гостеприимного» барона. Чем больше он задержится, тем больше шансов у Наташи попасть в какую-нибудь историю. Как там говорил Владимир Михайлович, у него не ложная гордость, как у многих, а настоящая? Интересно, Наташе станет легче оттого, что он бросил ее там из-за настоящей гордости, а не ложной? Нет, не прав был капитан, ничем я не лучше других, даже хуже. Тот же Марычев, при всем его легкомыслии, никогда не бросил бы друга».

Миша от отчаяния со всей силы ударил кулаком по столу. Стол вернул удар с большей силой и мальчик, стараясь унять боль, затряс рукой в воздухе.

«Ей богу буду на коленях у нее прощение просить, если мы когда-нибудь встретимся. Когда-нибудь!?»

Первый раз с тех пор, как ему исполнилось семь лет, Мише захотелось зареветь. Мальчик рывком встал из-за стола и подошел к окну, посмотрел на небо.

— Не знаю, есть ли ты там, но если есть сделай так, чтобы Наташка осталась жива. Прошу тебя, Господи, — Миша прислонился лбом к раме. Вспомнил слова священника, с которым он не так давно беседовал. Тот говорил, что люди всегда вспоминают о боге в часы отчаяния и забывают о нем сразу, как только у них все становится хорошо.

— Прошу тебя, — повторил он. — Я ведь не за себя прошу.

Постепенно Миша успокоился.