Странники войны

– Теперь еще по нему пореви. Ястреба ей жалко стало! А то, что рядом бедный сержант Крамарчук чуть Богу душу не отдал, – ей безразлично.

– Птица ведь тоже жалеет нас. Разве ты этого не замечаешь?

Еще около часа они просидели в овраге, внимательно наблюдая за окрестностями села и опушкой леса. Немцы уехали – это точно. Но полицаи могли оставить засаду.

– Перебежками не разучилась? – спросил Крамарчук, в последний раз внимательно осматриваясь. – Пригнувшись, перебегаем оврагом поближе к лесу. Последние сто метров придется по равнине. Я перебегаю, ты прикрываешь. Если все тихо, перебегаешь и ты. Если нет – я прикрою. Отходишь вон туда, через долину, к роще.

– Понятно. Вернуться бы к старухе… Я бы ее «отблагодарила».

– Будь это мужик, я бы его еще тогда пристрелил. Или сегодня же, ночью. Но ведь кто мог подумать, что эта богобоязненная на вид старушка уподобится Иуде?

46

И на этот раз им тоже повезло. Как только они оказались на опушке за кустарником, от которого начинали свой путь к оврагу, на тропинке, метрах в ста от них неожиданно показались полицаи. Впереди шли трое. Еще двое – чуть позади. Очевидно, из тех, что отстали во время прочесывания леса.

– Куда ж они, падлы, могли подеваться? – донесся дребезжащий басок рослого худющего полицая, идущего последним. – Может, и впрямь где-нибудь в селе прячутся? Надо еще раз обойти окраину, осмотреть погреба, сараи…

– Или бабке со страху что-то примерещилось.

– Какое примерещилось? Весной она уже выдала троих партизан. И тоже, антихристка, сначала приняла, согрела, молоком напоила. Одного даже травами какими-то два дня отпаивала. А потом заявила в полицию.

Крамарчук и Мария многозначительно переглянулись. Вот, значит, в какую ловушку они попали!

– Оказалось, что один из этих троих вроде бы в милиции до войны работал. И сам вроде бы арестовывал ее сына. Вместе с энкавэдистом. Эти «сталинские соколы» обоих ее мужиков – и мужа, и сына – под кресты загнали. Вот она и мается: между сочувствием и ненавистью. Но когда немцы приказали выделить ей как пострадавшей от коммунистов муки и сала – отказалась. Награду за выданных тоже не приняла.

Полицаи стояли на опушке, курили и не спеша осматривали лес, кусты, в которых притаились Крамарчук и Мария, овраг, из которого они только что выбрались…

– Слушай, старшой, ну-ка глянем, что там в овражке. Немцы вряд ли заглядывали туда, – посоветовал тот, рослый, что брел последним. – Вы зайдите со стороны села, а мы с кумом отсюда, со стороны леса.

Крамарчук и Мария вновь молча переглянулись.

– Как только начну палить, выскакивай – и к лесу… – прошептал Николай. – Не оглядываясь. Тех троих я тоже придержу.

– А потом?

– Потом пойдем цветы собирать, ни любви им, ни передышки, – улыбнулся сержант только для него возможной в этой ситуации беззаботной улыбкой, знакомой Марии еще по доту.

Три полицая, шедшие первыми, образовали цепь и начали не спеша подступать к оврагу. Двое других направились прямо к кустам. Но тоже осторожно, словно подкрадываясь.

– Придется стрелять, – почти прошептал Николай.

Он подпустил их еще шагов на двадцать. Выждал. Нет, пока что не заметили. Наоборот, опустили винтовки и спокойно переговариваются между собой. Вот только пройти мимо кустарника, не наткнувшись на беглецов, почти невозможно.

Эти двое уже совсем близко. Обходят кустарник справа. Крамарчук, жестикулируя, приказывает Марии: перемещайся влево. Приготовив пистолет, Кристич молча кивает и неслышно, на носках, делает несколько шагов.

– Стоять! – вдруг негромко, но резко приказал Крамарчук полицаям, все еще прячась за кустами.

Каратели замерли.

– Бросай оружие, вояки хреновы! И молча.

Прежде чем выполнить приказание, полицаи очумело посмотрели друг на друга, решая, как поступить.

– Тебе говорят, жердь осиновая, – добавил Крамарчук, высовываясь из-за куста чуть левее Марии.

Рослый полицай робко попытался поднять винтовку, которую до сих пор по-охотничьи держал за приклад, стволом вниз.

– Рук не поднимать! – скомандовал сержант, когда обе винтовки мягко шлепнулись на все еще влажную утреннюю землю. – Махорка имеется?

– Чего? – испуганно спросил тот, что помоложе и поменьше ростом. Длинные рыжеватые волосы делали его похожим то ли на монаха, то ли на семинариста.

– Махорка, говорю. Если есть – закурите. Смотреть только туда: на тех троих. – И сразу же махнул Марии: уходи в лес. А как только она скрылась за крайними деревьями, продолжил: – Так что, хлопцы, свои закурите? Или, может, мне вас табачком угостить? Красноармейским?

– Черти б с тобой перекуривали, – проворчал рослый. – Ну, давай, доставай, чего уж тут, – подтолкнул напарника. – Теперь-то для кого экономишь? Пристрелят – там не покуришь.

– Эй! – крикнул один из тех троих, что уже заглянули в овраг. – Никаких партизан здесь нет! Ноги бьем – сапоги топчем!

– И мы говорим, что нет! – неохотно подтвердил рослый, стоя вполоборота к Крамарчуку и сворачивая самокрутку. – Посидите, хлопцы, покурите, пока курится!

– Чего вы там застряли?!

– Говорю же: курим! Какого тебе?!