Странность

Теперь я видела, что не так с его головой. За щитком скафандра был череп, уткнувшийся лбом в растрескавшееся стекло, абсолютно неподвижный. Несколько взрослых черных мотыльков ползали по нему, бились крыльями о щиток. Потом я заметила, что еще пара таких же время от времени выползает из прорехи в скафандре, а еще несколько цепляются за него снаружи. Он был полон ими.

Я словно смотрела на детский хеллоуинский рисунок. Когда астронавт говорил, череп не двигал челюстью. Голос, доносившийся из внешнего динамика, казался не вполне человеческим, словно за ним никогда не было ни тепла, ни дыхания.

Джо неуверенно улыбался, но в глазах его проглядывал страх. Судя по его виду, ему хотелось сбежать.

– Что, черт возьми, это такое?

– Следи за языком, – резко приказал ему Сайлас. – Мистер Пибоди не терпит ругательств.

– Особенно в присутствии дамы, – добавила тварь. Потом посмотрела на меня и исправилась: – Двух дам. Как поживаете, мисс? Меня зовут Чонси Пибоди. Прошу простить меня за то, что не подаю вам руки. Время не предоставляет мне роскоши формальностей, как, я уверен, вы и сами понимаете.

– Ничего страшного, – еле слышно выдавила я. – Меня зовут Анабель Крисп.

– А вас, сэр?

– …Джо Райли.

Тварь повернулась к Сайласу.

– Пилот. Мне не нужен пилот. Зачем ты привел сюда этих людей?

– Я их не приводил. Они сами пришли. Девочка хочет забрать домой один из этих цилиндров. Я подумал, что раз уж она проделала такой путь, то почему бы и нет.

Тварь снова посмотрела на меня. Когда она повернулась, череп покачнулся, издав пыльный стук. Я заметила, что к скафандру прикреплен фал, спадающий на землю и уходящий в туман, к «Фонарщику». Он служил пуповиной, которая снабжала скафандр кислородом и связывала его с корабельной системой. Скафандр был примитивным Автоматом с трупом, запертым внутри.

Трупом Чонси Пибоди, первого человека на Марсе. Это говорящее чудовище когда-то было человеком со сложным прошлым; наши учебники его прославляли, но мама отзывалась о нем неприязненно.

Чонси Пибоди – живой – был профессором астрономии в Университете Северной Каролины, где с честью проработал десять лет, пока Джефферсон Дэвис не призвал его в ряды армии Конфедеративных Штатов Америки в начале Гражданской войны. Пибоди отказался. Учебники истории говорят, что он объяснил это своей верой в равенство всех людей перед Богом и, как следствие, своим неприятием института рабства. Если верить маме, это неправда. В реальности ему не было дела до положения рабов в Америке. Его заботили только собственные исследования Марса, который, по его представлениям, был не просто пригоден для жизни людей, но и достижим в ходе относительно короткого перелета. Надеясь избежать воинской повинности, он написал президенту письмо, в котором подчеркнул важность своих изысканий и даже намекнул на то, что Красная планета может стать новым домом для Конфедерации.

Джефферсон Дэвис был возмущен мыслью о том, чтобы уступить Союзу хоть какие-то территории – не говоря уже обо всей Земле, – и неблагожелательно отнесся к аргументам профессора. Пибоди сняли с должности, и – хотя об этом учебники тоже молчат – он был вынужден поспешно бежать под покровом ночи, чтобы поутру его не повесили как предателя. Пибоди решил, что его шансы пересечь Виргинию невелики, и подался на запад, где, как он считал, более нейтральное население доставит ему меньше неприятностей. В конце концов это привело его в техасский город Галвестон, откуда он впоследствии и улетел на «Фонарщике». Он приземлился на Марсе, отправил домой единственное сообщение, и после этого о нем больше никто ничего не слышал.

По крайней мере, так я думала.

– Не тебе их раздавать, и не ей их забирать, – заявил Пибоди. – Они мои.

– Черта с два, – сказала я. – Вы их все украли. И можете оставить себе, мне наплевать. Я пришла только за своей матерью.

Сайлас положил руку мне на плечо. Я стряхнула ее.

– Мистер Пибоди, – сказал он. – Мы все равно не сможем их все с собой забрать. Вы это знаете.

В астронавте произошла какая-то перемена. Я не видела ее, но ощущала; она была сродни внезапному падению температуры или электризации воздуха перед песчаной бурей. Она была подобна излучению темной звезды – ужасная, злая энергия, жестокий разум. Мотыльки в шлеме возбужденно запорхали, распластывая по стеклу хрупкие крылья, лихорадочно влетая и вылетая изо рта и глазниц черепа, из трещины в нем.

Остальные тоже это почувствовали. Даже Сайлас побледнел.

– Идемте, – сказал он и быстро направился к «Фонарщику», даже не оглянувшись, чтобы увидеть, следуем ли мы за ним.

Мы следовали за ним.

– Что происходит? – спросила я.