Странные сближения. Книга первая (СИ)

И дней моих печальное начало

Наскучило, давно постыло мне!

К чему мне жизнь, я не рождён для счастья…

Ехал, глядя в окно невидящими глазами, шептал эти строки и думал, что ничего он, в сущности, не представляет собою. Повзрослевший, уже проживший лучшую часть своей жизни – где? с кем? в Коллегии переводчиком, потом тайным агентом, не любя при этом свою работу, чувствуя, что занимается не тем, не стихами, не любовью, а презираемой многими службою. Много ли проку в том, что он никогда не ловил и не будет ловить политических, а только иностранных шпионов? Двадцать один год. Не женат, любил многих, но надолго не сошёлся ни с кем и даже не тоскует об этом, влюблён сейчас, но что такое любовь? Пусть она ему откажет, – бросится ли он в море или залезет в петлю (бедняга Багратион!)? Нет, будет жить, утешится б… ми и вином, а завтра полюбит снова, напишет о том хорошие стихи, и так будет кружить на пути своём и вновь возвращаться…

Потом он увидел Марию в окне поравнявшейся с ними второй кареты, а после стал думать о Зюдене, и печаль отступила.

Окрестностей было из окна не разглядеть. Заслоняли обзор сопровождавшие генерала казаки (сзади грохотала по камням пушка, которую они возили за собою14). Они ехали двумя рядами по обе стороны от экипажей.

Так ли уж генерала они сопровождают, думал Француз, вспоминая письмо Александра Раевского. «Полагаю, это будет гораздо безопаснее для Вас, нежели путешествие в одиночестве». Ай да Раевский!

Писал письма. Осмотр Кавказских крепостей не дал ничего, всё решится (или не решится) в Тамани. А Тамань выглядела отвратительно, даром что близко к морю.

Вышли недалеко от побережья. Александр ушёл вперед, размяться – он вообще по натуре был подвижен, и после долгого сидения хотелось носиться по городу, крича «А-а-а-а-а-а-а-а!!!» Так он и сделал. Остановился у края обрыва, замахав руками, слыша за спиной смех и возгласы спутников.

Море было синим только у берега, а дальше становилось серым и плоским. Оно поднимало линию горизонта, на которой угадывались светлые очертания Крымского полуострова. В Крым хотелось больше, чем оставаться в Тамани.

– А-а-а-а-а-а-а!!!

– …лександр Сергеевич.

«Командный голос» – подумал Пушкин. Такой голос призван быть слышимым, он громок, даже когда спокоен.

Подъехал молодой полковник.

– Семейство моё, – продолжал он, спешиваясь, и Пушкина больше словно не видя. – Как я по вам скучал!

Александр Раевский был старше Пушкина, но с виду как-то моложав. Определить его годы Пушкин попытался (служба обязывает уметь), и, прикинув, решил, что выглядевшему на двадцать Раевскому около двадцать шести.

– Рад знакомству, Александр Сергеевич. Не терпелось вас увидеть своими глазами.

Глаза у Раевского были умные, острые.

Профессиональные глаза.

– Александр Николаевич, – Пушкин склонил голову. (Чёрт, ну и момент для знакомства – он-то орал над морем, а тут…) – Прошу простить, я слегка…

Раевский вдруг зажмурился и, по-петушиному запрокинув голову, завопил:

– Тама-а-а-а-а-а-нь!!!

Все снова засмеялись, и Раевский спокойно отметил:

– Я закончил начатое вами, теперь наш разговор никого не заинтересует. Простите, что сразу к вопросам, я нетерпелив, но теперь это, думаю, можно… Что можете сказать об нашем деле – вообще?

Пушкин выдохнул.

– Probablement15, Зюден знает большую часть наших агентов, Александр Николаевич.

– Оставьте это всё, просто Александр. Это я, между прочим, у вас в подчинении. Откуда знаете?

– Чечена и его помощника, некоего Благовещенского, убил он. Чем-то себя мог выдать Благовещенский, не знаю… Но Чечен сидел тихо, ни в чем не участвовал. Вывод отсюда: о нём Зюден узнал от других наших людей.

– Значит, правда, что Чечен убит? Я слышал, он повесился.

– Я не писал об этом, слишком… – Пушкин махнул рукой.

– Мудро, – согласился Раевский. – И глупо одновременно. Если б вы погибли, кто бы что узнал?

Не такой уж он и гений разведки, этот хвалёный Француз, – читалось в глазах Раевского. Чтобы скрыть эту мысль он вынул из кармана очки и посмотрел на Пушкина сквозь стекло. Линзы делали лицо Раевского старше.

– Как ты сильно худеешь, – сказала София, оглядев Раевского. – Хорошо ли тебе здесь живётся?

– Хорошо служится, – улыбнулся Раевский. – Живётся скучно. Давайте-ка отправимся домой.

В штатском Раевский смотрелся романтичнее. Худой, с тёмным чубом, в очках, которые он снимал только на время конных прогулок («Часто падают, я люблю в галоп») – что-то опасное было в нём, какая-то скрытая холодная сила.

– Благовещенского я не знал, а с Чеченом встречаться доводилось… Вот ещё одна смерть на совести Зюдена. А первым был Гуровский.

– И вы знали его?

– Нет.

Прогуливались под стенами крепости.

– Однако, скоро нас будет искать Дровосек.

– Почему такая кличка?

– Поймёте, думаю, когда познакомитесь ближе. Ему подходит.

Каблуки Раевского выбивали ритм: тук-тук. И всё жило по этому ритму: одновременно с шагом касалась земли трость, отмахивала свободная рука, и слова звучали мерно, согласно шагу.