Странные сближения. Книга вторая (СИ)

В голове у Черницкого вертелся прилипчивый странный мотив, и статский советник напевал его неслышно, одним дыханием.

— Фу-фу-фу, — сопел слегка простуженный Черницкий. — Фу-фу-фу-фу-фу-у…

— Давно этот Рыжов с вами говорил?

— Нынче утром, — (фу-у, фу-у…)

Начальственное лицо, пред коим вновь предстал статский советник, вытянуло из прибора перо и смяло его в пальцах.

— Что делать… Что делать, друг мой. Никто в нашей бедной стране ещё не получал прививку от логики. А умерло от неё уж немало.

— Распорядитесь и его?..

— Считайте, что уже распорядился. А что вы так смотрите? Или мы с вами не знали, что может случиться? Француз рискует, Рыжов рискует… — («Фу-фу-у… фу-у» — думал Черницкий, глядя, как гибнет перо в начальственном кулаке). — Что могли, они сделали. Пора покончить с обоими.

— Когда приступать-с?

— Сегодня, Черницкий, а то покамест вы будете… — начальственное лицо задумалось, — измышлять… Убейте Рыжова нынче же, и дело с концом.

Глава 10

Давным-давно — кто такой Зюден? — последнее откровение А.Р. - армия Инзова — к цыганам!

Укрась же, о дружба, моё песнопенье,

Простое, внушённое сердцем одним. Н.И. Гнедич

Октябрь 1791 года, б е з п о с т о р о н н и х:

Незадолго до того, как мне исполнилось двадцать три, дошла до меня весть о кончине моего названного отца и первого воспитателя — князя Трубецкого.

Меня вызвал лично генерал Юрский, с которым я, благодаря объединяющей нас тайне, к коей оба мы сделались причастными в Храме Креста и Розы, состоял в отношениях более дружеских, нежели служебных.

— Можешь выпить, — штоф уже стоит на столе перед генералом. Красное оживленное лицо Юрского говорит о том, что тризну по Юрию Никитичу Трубецкому он начал справлять без меня. С князем он не был знаком. Видно, для того я ему и нужен, чтобы оправдать возлияние. Помянем Юрия Никитича, царстве ему небесное, добрый был человек.

— А сам-то ты веришь, что понадобишься когда-нибудь? — спрашивает генерал. Глаза его по-хмельному влажны.

— Не дай Боже, — отвечаю ему.

— То-то же, — неведомо к чему говорить Юрский и наливает вновь. Проходить минута, и он добавляет. — А я теперь знаю, кто ты таков.

— Кто я таков?

Юрский кладёт передо мною маленький серебристый ключ.

— Покойник, говорят, велел передать тебе перед смертью.

Я беру ключ и пытаюсь догадаться, что сие должно означать. Вспоминаю вдруг о медальоне, висящем у меня на шее вот уже третий год. Генерал кивает, видя, как я сую руку под воротник.

— Упокой, Господи, душу раба твоего Юрия Трубецкого, — в который раз повторяет генерал и опрокидывает стакан. Штоф пустеет. — Ну, признайся, ты мечтал о новом мире, о котором твердили эти блаженные? — блаженными он именует моих наставников-Розенкрайцеров.

— Никак нет, ваше превосходительство — честно говорю я. — Не я выбрал свою судьбу. За меня рассудили покойный Юрий Петрович да эти, как изволите называть, блаженные.

— А я мечтал, — говорит Юрский в стакан. — И мир увидеть мечтал, и верил. Всё, думал, завтра наступит. Доживём. А, — он опускает голову и смотрит на пуговицы на своём животе. Когда я вставляю ключ в замочек на медальоне, генерал тихо произносит. — А хрен.

Мне трудно понять его. Я за свои двадцать два года успел выпить больше ядовъ, чем всю отравленные нашего грешного века. Меня били и заставляли драться долго и усердно, так что я, наконец, стал способе н способен один противостоять небольшой стране. Всё это противно моей натуре, которая, как я понимаю ныне, слишком проста для того что поручено мне. Ежели я никогда не стану нужен, я буду счастлив.

Медальон открывается. Я жду чего угодно, даже ангельские письмена не заставят меня удивиться. Но из-под откинувшейся крышки на меня глядит знакомое лицо, и я пытаюсь отковырнуть его, полагая, что истинная тайна сокрыта под ним.

— Не ожидал? — голос Юрского приглушён спиртом, но слова он выговаривает внятно.

— Это что? — я всё еще не могу управиться с портретом.

— Твоя мать.

— Зюден, — Исилай странно выговаривал это слово, произнося мягкую «д»: Зюд» ен. — Что вам известно об этом человеке?

Волошин со всхлипом втянул воздух.

— Вы что-то знаете? — второй турок, подволакивая ногу, подошёл к Волошину.

Пушкин чувствовал, как к голове приливает кровь, и глаза постепенно затягивает что-то тёмно-бордовое, мешающее смотреть. Он, Липранди, Раевский и Волошин были подвешены к балкам, так что ноги не доставали до пола совсем немного.

— Нет! — истошно закричал Волошин, дёргаясь на импровизированной дыбе. — Я случайно здесь! Случайно! Я прятался от дождя! — подбородок его задрожал. — Я ничего… не хотел…

— Скажите вы, — Исилай обратился к Пушкину. — Кто такой Зюден?

— Вам лучше знать.

Всё равно убьют, а пытки можно и вытерпеть.

Исилай кивнул ямщику, и тот щипцами вынул из камина горящую головню.

— Раевский, — прошептал Пушкин. — Они…