Странные существа

Я снова увидел прадеда. Старого уже прадеда, мокрым ветром шатаемого по тёмной набережной. Черная река тишину буравит настойчивым ропотом. Только-только пристроился предок помочиться в непроглядные воды, явилось оттуда зеленая обезьянья мордочка с острыми клычками, и неведомая сила подняла убитую крошку до зашедшегося в диком вопле одноногого старика.

Она глянула на меня лукаво.

– Глянь-ка ещё, миле-енькай.

Почему-то я сразу узнал своего репрессированного деда, хотя ни одной его фотографии не было у нас. В серой зэковской робе ховался он на берегу, готовясь, вдали от глаз охранников и зэков, поймать мелькающую меж сплавных брёвен крупную рыбину. Вид её вызывает в голодном брюхе доходяги поскуливания. Он дергается вниз, но поскальзывается на бревне и в ореоле брызг валится в реку. А там уж и не рыбина, а мерзкое чудовище присосалось к ноге и всей тяжестью увлекает его в грязные воды. Он ещё трепыхается, бьётся, дико орет, поднимая голову над мелкими волнами, но тяжесть неодолима, и исчезает его голова, а эхо краткого воя гаснет в сопках. И плещется в окрестном воздухе неизвестно откуда серебристый ехидный хохоток.

А вот отец мой, сладострастно ожидающий дрожания поплавка под тяжестью пескарика или хмурого от ядовитых сбросов ерша. Небо серо, вода жёстка, как фольга, ветер дергает за кургузые полы походного пиджака. Холодно и папа хочет домой, но его подстерегает удача: клюнуло, он с восторгом тянет, но тяжела добыча. Очень тяжела, самая тяжкая из всех, папой пойманных в жизни. Удилище гнется почти полным кругом, но сом (сом, наверное, не водятся киты в реке нашей) мускульным усилиям партработника поддается. И появляется из воды, всеми клычками усмехаясь прямо в побагровевшее от усилий папашино лицо, маленькое чудовище. Хохоток стоит в пространстве, гася эхо приговора:

– Проклятие на род твой до седьмого колена!

– Прости меня!

Словно меня толкнули – я вновь рухнул на колени и хотел склонить голову, но услышал:

– Ой, не кланяйся мне, а то опять во-одичка вы-ытечет. Ты не бойся, не бо-ойся. Я тебя не обижу. Ты мне головку за-алил. И ты краси-ивый, миле-енькай…

Серебристое звяканье смешка.

Она по-прежнему не глядела на меня, но приближалась семенящими, следов не оставляющими шажками. Может, даже двигалась над пляжем: ступней её я не видел, и не имел никакого желания заглянуть ей под подол. Потому хотя бы, что по нему спереди расцветало огромное красное пятно, прекрасное, как язык тигра. Именно тогда я тронулся навсегда. А может, просто умер…

…Глядя непрестанно в тёмно-зелёные пятна мёртвых глаз, отразившие миры горние и дольные. И позабыл о нашей с ней смерти. И навсегда захотел быть в поле зрения этих очей, здесь, где перехлестнулись и безнадежно перепутались вселенные, в точке Омега на неряшливом песке преступного пляжа.

Я стал покорен, как мертвец. Она схватила меня за волосы, влекла неправдоподобно легко, ни разу не сбившись с семенящего шага. Это было очень быстро, но для меня миновала вечность, прежде чем насыщенная илистой взвесью вода реки не облекла и не увлекла нас.

Сыро, но не могила. Холодно, но не космос. Космос, но замкнутый сверху, снизу, с боков и сам на себя. В его пределах я был свободен, но впереди двигалось властно манящее за собой пятно рубашки, удаляясь со скоростью, на которой я едва способен был догнать его, все дальше, почти целиком распадаясь во мраке. Тут я ощутил несказанную тоску вместе с любовью к трупу растерзанной родом моим до седьмого колена, и звал её жалобно, и бросился во мрак, в то его место, где мнилось незримое её присутствие.

Совершенно нагой, я оказался среди безобразных развалин, остатков стен с бахромой густой тёмно-зелёной поросли, прихотливо извивающейся. От земли поднимались клубы ила, словно стрекозы, сновали мальки, я понял, что утонул, но мне это было в высшей степени безразлично. Я мог дышать и чувствовать запахи, вернее, один царящий здесь знакомый гниловато-рыбный дух, возбуждающий меня беспредельно.

Она пришла в виде чудовища, но теперь этот вид уже не ужасал меня, а вызывал жгучее желание. Я бросился к ней, как безумный, и страшная пасть, ставшая вдруг входом в иной мир, тот, куда я стремился с рождения, распахнулась передо мной. На миг я вновь ощутил ужас, но тут же его аннулировало титаническое наслаждение.

Я растворялся в веществе изначальной вселенной, сам живой, соединялся с мёртвой материей, а дух мой погружался в мириады солнц. Но одновременно пребывал и внизу, в области алчных демонов, и судороги этого нижнего мира зеркально повторяли мои.