Странные существа

Тяжело, но быстро подтягивая тяжкое тело своё короткими мощными лапами, добрался до дерева, распахнул зловонную пасть, острыми зубами усеянную, и, ухватив труп волхва за ногу, стянул. Оцепенев, Янь смотрел, как бог пожирает слугу своего. Закончив перемалывать кровавую плоть и бренные косточки, вновь пасть распахнул и к Яню оборотился.

«Почто смерда моего побил, болярин Святославлев?» – словеса эти прямо в Яне явились, коркодел же звука не издал, лишь глядел недобро и хитро, и слёзы обильно катились из дьявольских очей его.

Воззрился Янь на шею чудовища – туда, где должна была быть шея – увидев, да не поверив, что привязан там снурком грязноватый клок. Вспомнил он его – видел в битве на Немиге, был он тогда на шее…

– Худо смерд твой творил, княже Всеслав, – отвечал чудищу твёрдо.

Не Яню Вышанину пред оборотнем дрожать.

«Что есть худо? – грозный вопрос ударил Яня, как тяжкая булава, – Мыслишь, ты еси добро, а аз худо? А кто ты сам-то, вещий Янь, Янь-чародей? Не богу ли моему услужаешь?»

Пасть чудища снова раскрылась и захлопнулось так, что зубья клацнули. Потупился Янь. Тёмная туча окутала его, окатив душу злой печалью. Жизнь его прошла перед глазами, а было в ней всякого много, тёмного и страшного тоже.

«Иди ко мне на службу, болярин, – искушал зов в душе Яневой. – Сяду на стол златой, а ты первым воеводой моим будешь. Нами Русь устроится».

Нежданно налетел порыв ветра. Зашелестел ясень, встревожено и гневно. Поднял голову Янь.

– Нет, княже, – тихо произнёс он. – Бог твой в бездне сидит, и сам он бездна. А мой Бог – Христос на небесном престоле, славим от ангелов. И не бывать согласия меж бозями нашими во все бесконечные веки.

Люто кинулся коркодел на боярина, ища пожрати его. Вскинул Янь чекан и со всей силы опустил на бугристую башку чудища окаянного. Мрак настал в мире.

И настал свет. Стоял Янь по-прежнему перед ясенем, на котором только что повесили люди волхва, и день был в мире, и солнце сияло, и искрилась гладь Белоозера.

Минуло злое наваждение. Но знал Янь, что не сном пустым оно было, и что пре их с князем Полоцким, чародеем и воем, лишь начало положено.

– Чему быти, тому не миновати, – про себя сказал он, всей грудью вдохнул дух мира, для души сладостный, и махнул отрокам.

Они удаляли под прохладный полог лесов, и провожали их растерянные, но вновь вольные люди, спокойное озеро, сияющий ясень, победительно блистающее небо и солнце – глаз Митры, иже рекомого Хорсом, пристально следящий за вещим певцом и могучим воином именем Янь.

Цинь и Цзин

Лун, а иначе, Лёха, задумчиво допил из банки пиво, обдумывая ответ. Дело было нелёгким. Два студента исторического факультета были примерно равны эрудицией и интеллектом. Но – китаец среди них только один, он, Лун. А Женя – русский. Как объяснить этому лаоваю глубинную суть всей Чжун-го?..

– Вот ты сравнил Цинь Шихуана с вашим Иваном Грозным, – наконец произнёс Лун. – Всё, вроде бы, правильно: оба тираны, оба перебили много людей…

По-русски Лун говорил с заметным акцентом, но слова произносил правильно. Во всяком случае, Женя сильно сомневался, что Лун понимает его так же хорошо, когда он, Женя, пытался говорить с ним на пекинском диалекте, который изучал, поскольку твёрдо решил стать синологом. Поэтому ответил тоже по-русски:

– Ну вот видишь, ты со мной согласен!

Как бы в подтверждение, Женя отбросил пустую смятую банку из-под пива в урну рядом со скамейкой в сквере, где они сидели после лекций. Было начало сентября, Лун только что вернулся после каникул из дома, и приятелям впервые представилась возможность вволю наговориться и поспорить.

Лун бросил в ту же урну свою пустую банку и несколько раз отрицательно покачал головой – ни дать, ни взять китайский болванчик.

– Но ты ведь не скажешь, что Иван Грозный олицетворяет собой Россию? – спросил он.

Русский студент, не задумываясь, замотал головой, как только что делал китайский.

– Конечно, нет, наоборот, он втащил Россию в Смуту, из-за него она едва не погибла.

– Я даже не об этом, – заметил Лун. – После смерти Цинь Шихуана тоже началась смута, и его династия тоже прервалась. Но…

Лун наставительно поднял палец – ему очень нравился этот жест, для китайца, вообще-то, не характерный.

– Любой ханец скажет тебе, что Чжунго создал Цинь Шихуан.

– Почему же тогда Цзин Кэ, человек, который хотел убить это «ваше всё», считается у вас героем, хоть покушение ему и не удалось? – парировал Женя, с хрустом вскрывая очередную банку. Лун последовал его примеру.

– Во-первых, погибший на пути к своей цели герой у нас считается куда…э-э… героичней, чем тот, кто добился успеха и остался жив, – начал Лун. – Цзин Кэ исполнял свой долг и умер.

– Но он же был просто наёмным убийцей, цыкэ!

– Он состоял на службе наследника царства Янь, на которое хотел напасть Цинь Шихуан, тогда он ещё звался Ин Чжэн и был ваном царства Цзинь. А цыкэ – просто человек, делающий свою работу…

– Убивать, – тихо произнёс русский студент.

Лун кивнул.

– И умереть, если нужно.

Помолчав, китаец торжественно продекламировал на родном языке: