Странный мир. Истории о небывалом

Василий шел спорым шагом, возвращаясь в центр города. Бежать нельзя ни в коем случае: бегущий привлекает всеобщие взгляды и притягивает все дурное, что копится в окрестностях. А просто спешащий идет себе и идет. И заодно обдумывает план действий на ближайшие два-три часа.

Музей! Слово ослепительное, чудесное. Не мысль, а озарение. Ну, кто в кутерьме воскресного дня вздумает пойти в музей? Надо только выбрать такой, куда пускают бесплатно. Если не считать квартир всевозможных знаменитостей (Василий не помнил, где они находятся, да и по поводу бесплатности сомневался), то в городе их всего два: Зоологический и Артиллерийский. Еще, кажется, Арктики и Антарктики и, быть может, Суворова. Черт, сколько же лет он не был в музеях? И вообще, где он был за последние годы? Недаром по утрам отказывает память: человеку, занятому исключительно выживанием, попросту нечего помнить. Разве что дурь, которой пичкают с экранов, вторгается в личную жизнь, усиливая градус пошлости. И теперь уже невозможно понять: жизнь лишена разумной основы оттого, что реальность, нас окружающая, безумна – или реальность сошла с ума от бесцельности нашей жизни?

Вот, пожалуйста: болтался бы сейчас без цели – десять раз бы влип в какую-нибудь ерунду, а появилось простое человеческое желание, на один микрон отличное от инстинктивного стремления сберечь свою шкуру, – и Василий невредимым прошел через весь город и ступил под тихие своды Зоологического музея.

Закрытый по летнему времени гардероб, ступени, ведущие в обширный зал, где красуется костяк синего кита.

Привычно не обращая внимания на пояснительные надписи, Василий прошелся вдоль муляжей и скелетов, свернул в следующий зал. Двадцать лет не был здесь, а ноги ведут сами, и каждый экспонат немедленно вспоминается и кажется едва ли не родным.

В прозрачной синеве поддельного аквариума, имитирующего морские глубины, неподвижно пикировали гигантские манты.

Сразу вспомнилось, как в детстве боялся этой витрины. Удивительное слово «вспомнилось». Человек – это память, но память живет совершенно самостоятельно и от владельца отдельно. Захотелось памяти – вспомнилось что-то. А не захотелось – и бегает вместо человека суматошное не пойми что.

Зашел в музей, и вдруг ни с того ни с сего вспомнилось детство. Полно, было ли оно, если знание о вчерашнем дне отрезало как ножом, да и вместо всей остальной жизни зияет чернота? Однако вспомнилось – и значит, было, даже если не было ничего.

Он много раз приходил сюда… с родителями (неужто были такие?) или со школьной экскурсией (это еще что за чудо?)… Не помню. Не можешь вспомнить семьи, учебы, первой любви – значит, не было их нигде и никогда. А Зоологический музей был, и гигантские скаты надвигались из мутной голубизны, исполненные жути и безмолвной угрозы. Наконец они в самом деле выплыли из назначенного им объема. Василий не знал, спасся он тогда или был изничтожен уродливой рыбиной, но сейчас отчетливо вспомнился не только детский страх, но и ощущение безысходности при виде ската, плывущего в метре над тротуаром.

Оживший страх едва не захлестнул сознание, но Василий упрямо тряхнул головой, не поддаваясь панике. Утро давно прошло, и раз мистические ужасы не вырвались на волю, то уже не вырвутся. Чучела мант не оживут.

И все же что-то было не так. Инстинкт, выработанный забытыми годами, заставлял напряженно всматриваться и вслушиваться, пытаясь понять, что неправильно в извечном спокойствии музея. И лишь потом Василий сообразил: нет старушек-смотрительниц, наблюдающих за тишиной и порядком. Непременная фигура, сидящая в уголочке, без нее музей перестает быть музеем и превращается в сборище предметов неясного, но зловещего предназначения.

Скучающая походка музейного посетителя немедленно обрела упругую осторожность следопыта.

Не надо было этого делать! Может быть, бабушка, пользуясь отсутствием посетителей, отошла попить чаю или в туалет пописать. Музейные бабушки тоже иногда писают. Но воспаленная психика принялась искать угрозу, и угроза явилась.

Еще несколько шагов, и за очередной витриной он увидел хранительницу зала. Удивительно, как много крови может натечь из тщедушного тела. Женщина лежала ничком, лица ее не было видно, и не видно раны. Случиться могло что угодно: старушка могла поскользнуться и расшибить голову об острый угол, могла умереть от обильного носового кровотечения, могла пасть жертвой одного из тех параноиков, что считают, будто выживут, если сами начнут убивать других. Последнее было всего вероятнее, эти типы искали себе жертв в местах тихих, где убийство не сразу будет обнаружено. Но Василию первым делом вспомнились экспозиции музея: оскаленный уссурийский тигр, белые медведи, седой полярный волк…

Время чудес и фантастических превращений давно миновало; раз они не прорвались в реальный мир и не затопили город с утра, то в полдень можно ожидать разве что атомной бомбардировки. Однако правила на то и существуют, чтобы их нарушать. Последнее относится не только к людям, но и к природе.