Странствие бездомных

Вечером курсы, днем — библиотека, читальный зал Румянцевской. На курсах слушали живое слово — когда слышали, а когда и нет, что-то конспектировали, что-то пропускали. Отвлекались, конечно, отвлекались: много общений в перерывах, иногда что-то дошептывали на лекции. Здесь же, в тишине читального зала, за длинными большими столами, обитыми темным дерматином, с горками книг перед каждым, наступало время слова запечатленного, книжного. Мы погружались, спокойно и сосредоточенно, то в тома Пыпина, то в труды Веселовского, а то пробегали по оглавлению недавно изданных книг, заранее смакуя удовольствие. Какая радость получить утром выписанное по каталогу накануне, особенно если нет отказов, усесться за стол на свое привычное место и после первого быстрого перелистывания и колебания выбрать самое важное — нужное? интересное? — и начать погружение от фразы к фразе, от страницы к странице, от мысли к мысли.

Старые книги в библиотечных пестреньких переплетах, потертых и подклеенных, издающие слабый запах обветшания, особый дух книгохранилища, — сколько голов склонялось над ними, сколько умов потрудилось!

Кладезь знания — библиотека, сокровищница человеческого ума! С великой благодарностью вспоминаю дни и годы, проведенные за ее столами. Более полувека была я читательницей Румянцевской публичной библиотеки. Она росла, строилась, сменила имя, открывала новые отделы и залы, но старый Дом Пашкова, куда пришла впервые школьницей, оставался со мной всегда.

Студенткой, научным сотрудником, музейным работником, литератором — я всё была читателем этой библиотеки. В ее залах, разных в разные годы, я трудилась: готовилась к экзаменам (на курсах, в аспирантуре), готовила экскурсии и планы выставок для музеев, писала диссертацию и статьи по русской литературе XVIII века. Всё это было литературоведением, и отданное ему время вспоминается сейчас как удивительно интересное и содержательное. Может, более по обогащению ума, чем по отдаче приобретенных знаний.

Только здесь, в читальных залах, погружалась я так глубоко в работу, что не замечала времени. Вспоминается один из дней: с утра я — за диссертацией, сижу над своей рукописью, и вдруг ощущаю, что не хватает света, — должно быть, приближается гроза, нашла туча. Оказалось — не туча, а просто наступил вечер, незаметно прошел день. Это счастливое состояние сосредоточенности и отрешенности женщине дано испытывать только в таком месте, где можно забыть обо всем, особенно о кастрюле, стоящей на огне, обреченной сгореть, хотя под самый нос положена записка «Не забудь про компот!». Такое счастье оторваться от быта и погрузиться в мысли я испытывала только в читальных залах Румянцевской («Ленинки»).

Похвальное слово библиотеке вырвалось у меня в итоговой этой книге, вероятно прощальной. Именно потому, что она последняя, я спешу сказать в ней все для меня важное, вот и прерываю последовательность рассказа о своей жизни.

Так на чем же мы остановились? Да, на занятиях днем перед курсами в читальном зале Румянцевской. Ходили мы туда вчетвером, уже на первом курсе определилась наша дружная четверка — две пары: Нина со мной и Муся Летник с Ирой Всехсвятской. Занять местечко поручалось тем, кто придет раньше. Читали мы не только ученые труды, но и художественную литературу. Нарушали свои планы, графики и обеты. В планах первое место занимали семинарские сообщения, зачеты и экзамены. Но как было не читать то, что выходило в наше время? И мы неслись по страницам романов Тынянова или Эренбурга, торопя друг друга. Прочитать «Смерть Вазир-Мухтара» или «Трест Д. Е.» хотелось всем, а получить новинку было не так легко. И всё же новое или почти всё новое мы получали здесь.

Конечно, представлять нас очень серьезными читателями не следует: мы были веселые болтушки и хохотушки и делали перерывы, чтобы, выйдя на лестницу, посмеяться и поговорить. Были и молчаливые «переглядушки» с молодыми людьми, сидящими напротив. Но веселые эпизоды все же были минутным отдыхом, не более.