Странствие бездомных

Допросы в конце 30-х имели уже иной характер: по сценарию сталинских изуверов, заранее сочинявших «дело». Следствие ничего не расследовало, а только добивалось от обвиняемого признания и подписи под протоколом. Как именно добивались — мы теперь знаем по воспоминаниям тех, кто прошел через ад и чудом остался в живых. Ночные допросы ночь за ночью и запрет спать днем, многочасовое стояние на отекших ногах перед следователем, ругань, избиения до потери сознания, угрозы расправы с семьей. Всё подтверждено уже документально и свидетельствами выживших, и открывшимися в 90-х годах секретными архивами.

Уничтожение идеологических противников (даже потенциальных) было начато Лениным в 1918 году. В его резолюциях на предлагаемые чекистами «акции» встречаются такие поощрения: «Чем больше, тем лучше». При Сталине в конце 30-х, когда уничтожение людей было поставлено на поток, он самолично подписывал цифровые раскладки НКВД на подлежащих расстрелу, и «центр» рассылал свои чудовищные «разнарядки» по областным и краевым управлениям НКВД (см. труды Д. А. Волкогонова о Троцком, Ленине, Сталине, основанные на изучении документов из секретных архивов).

Саше Константиновскому на первом же допросе предъявили обвинение: «участие в меньшевистском террористическом центре», подготовка покушения на Сталина. Саша решительно отклонил всё, возможно, даже пытался доказывать следователю, что меньшевики всегда отрицали террор и подобного «центра» в их партии просто быть не могло. И протоколы подписывать он, конечно, отказывался. Прошло около двух месяцев издевательства, возможно, и истязаний. Первым сдался Семен Горелик, Сашин друг: он признался, что «меньшевистский террористический центр» существует, что он самолично входит в число руководителей и возглавляет террористическую группу, цель которой — убийство Сталина. Горелик не только оговорил себя, но назвал и Константиновского как члена той же группы. Продолжал ли после этого еще сопротивляться Саша или, измученный, сдался и подтвердил показания Семена Горелика, а подтвердив, согласился подписать бесовский вымысел в протоколе? Подробностей мы никогда не узнаем. Протокол допроса открывает лишь факт признания. Но, зная человека — его характер, его достоинства, — можно уверенно сказать, что Саша боролся сколько мог.

Из множества открывшихся дел стало известно, с какой настойчивостью следователи добивались на допросах личной подписи обвиняемых. Казалось бы, зачем так нужна эта подпись в шабаше беззакония? Однако руки выламывали, душу выматывали, домогаясь именно личной подписи.

Мне кажется, что этому можно найти объяснение. Протокол допроса с подписью допрашиваемого — документ. Собственноручная подпись придавала всему делу вид законности, как бы переводила бредовые обвинения в реальные дела и тем обосновывала приговор. Дело заканчивалось, папка завязывалась и на ней ставился штамп: «Хранить вечно». Зачем надо было это хранить — может быть, ответят историки и юристы. Я могу только гадать. Означал ли этот штамп, что никакой суд далеких потомков не страшен большевикам, что весь этот террор будет оправдан историей через века как вынужденная защита народа (страны, родины и т. д.) от врагов? Или этот штамп — просто бюрократическая закорючка, придающая вид законности полному беззаконию? Но пока штамп послужил на благо — «дела» загубленных сохранились до нашего времени, хотя нет уверенности, что сохранились полностью. Папку со штампом можно хранить и век, а содержимое папки — «прополоть», как найдут нужным (об этом придется еще сказать в дальнейшем).

Через два месяца следствие по делу курских меньшевиков закончилось. Приговор вынесло ОСО, Особое совещание, «тройка». Имитация суда длилась, как обычно, минут пять. Приговор по статье 58, пункт 8, — расстрел. Осужденным дали последнее слово. Саша Константиновский просил о «снисхождении как отец двоих маленьких детей».

«Приговор приведен в исполнение 26 октября 1937 года» — этой отметкой, сделанной на постановлении ОСО, кончалось «дело». На папку поставлен штамп.

Сашиной жене Лене сообщили другое: десять лет заключения в лагерях без права переписки. Это принимали тогда за правду, очень жестокую, но позволяющую надеяться на чудо.

В 1937 году Сталин ввел наказание для членов семьи «врагов народа»: жён отправляли в лагеря, в ссылку, а детей забирали в приюты, если их не успевали спасти родственники, меняли им фамилии. Сашину семью ожидала такая же участь.

Муж Лениной сестры — Андрей Беэр поехал за Леной с детьми в Курск. Она еще в себя не пришла от приговора: «Десять лет? За что? Без переписки — почему?»

Уехать сразу же Лена отказалась, она ждала этапа, хлопотала о свидании. Если откажут, то, может, удастся увидеть мужа хотя бы издали на железнодорожных путях.

Муха с Андреем обговорили свой план: они разводятся, он регистрирует брак с Леной, усыновляет детей. Согласиться на это Лене было нелегко. Но и Саша, уходя из дома, сказал ей: «Сохрани детей, обо мне не думай». Не думать о нем было невозможно, но она разделяла тревогу мужа.