Странствие (СИ)

— Как бы то ни было кочевники опоздали к Последней Битве, — грустно сказал лорд. — Двадцать восемь выживших в ней укрылись за стенами столицы ...эээ... но, когда помощь подоспела, те стены оказались уже проломлены. Течение хлынуло в город, уничтожая не только воинов, но вдобавок и всех жителей огромного города. Начались бои на улицах! Принц Элирикон, потерявший в битвах отца, старших братьев и многих родственников, привел флот, пытаясь взять на борт хоть кого-то. Но в гавани началась паника — он не успевал посадить людей на корабли.

— И конница Матасагарис ударила Течению в тыл? — предположил Ив.

— Верно, мой принц! Течение ослабило хватку и обернулось против нового врага, и это позволило уцелевшим людям сесть на корабли.

— Но всадники так и не смогли победить? — он не представлял, что за сила уничтожила двести тысяч конницы.

— Они полегли в двухдневной битве, которая продолжалась и ночью. Кроме, ...эээ... одного мальчика нашего рода, который возродил его тут — в обретенных землях.

На глаза Ива внезапно навернулись слезы, и он, стукнув коня, ускакал вперед, чтобы не опозориться перед кастеляном.

Безжалостная уже училась вышивке — вскоре ее темнота поглотит мир. Ив в сумерках чуть не налетел на круп лошади знаменосца, однако справился и постепенно пристроил коня обратно к рассказчику.

— Ваш мальчик успел на корабль? — уточнил он вполне очевидное.

— Да. Он сел на корабль, а потом налетела сильная буря, она и унесла имперский флот в океан, — ответил лорд Харрадис.

— Все произошло не так! — запротестовал Ив, поправляя съехавший набок камзол. — Принц Элирикон, ставший к тому времени королем Элириконом Первым, еще долго плавал вдоль берегов, спасая женщин и детей.

— Возможно вы правы, — не стал спорить кастелян.

Принц замолк, но вскоре понял, что его первый вопрос так и остался не отвеченным.

— Мальчик уплыл на корабле вместе с лошадью, и тот конь стал называться благородным? — предположил он.

— Эээ... Да... — протянул пожилой лорд. Он натужно заворочался в седле — видимо устал не меньше Ива.

— Я не закончил историю. Матасагарис верят, что мальчик происходил не просто из знати — он был сыном и наследником их кула, в точности, как принц Элирикон, — продолжил рассказ Харрадис. — А лучше его коня не рождалось во всей степи! Сказывают, Элирикон преклонил колено в знак благодарности перед мальчиком, которому миновало семь или восемь лет. Но дело даже не в том, — поспешно добавил лорд. — В то время кочевники любили своих коней больше, чем женщин, кхе-кхе, теперь, к счастью, обычаи стали помягче. Мальчик ухаживал за конем все Великое Странствие, и я уверен, вы знаете, что в нем произошло?

— Из пятисот кораблей осталось шестнадцать, наступил лютый голод, пришли болезни, добровольцы стали отдавать свою кровь, а потом и тело, чтобы остальные люди выжили, — перечислил Ив с содроганием.

— Да! Ужасное плавание! Конь отощал, но каким-то чудом жил. Матасагарис верят — в коня тогда вселился бог!

Темнело. Ив слабо различал лицо лорда, и странно было слушать его голос, перекрывающий стук копыт.

— Король Элирикон приказал не трогать коня, но мальчик сам заколол его, и король роздал плоть коня на все корабли великого флота! Эээ... на те что от него остались. Так благородный конь спас людей от голодной смерти!

— Этим восхитился Странствующий Бог, спустился к людям и указал флоту путь к суше, — закончил повествование Ив Маурирта.

— Верно, — опять подтвердил Харрадис. — А сейчас присмотритесь вперед, мой принц. Что вы видите далеко в ночи?

Слабые оранжевые всполохи. Мерцание... Мерцание, определенно не похожее на окружение Неумолимой Госпожи, появляющееся над горизонтом.

— Огни.

— Лагерь кула, — уверенно сказал лорд Харрадис. — Мы приехали к Старому Замку. — Эй! — крикнул он в темноту. — Разбирай дорогу, Салвус. Хонт, Маррик зажгите факелы и подсобите ему. Всем беречь лошадей, а то Безжалостная расцвела, и она не преминет строить нам козни!

Глава 3. Океан Явления

Платье Богини подернулось серым цветом, ее темное время заканчивалось, а мерцающая свита на небесах разбегалась и угасала. Моросил дождь. Гонат собирался дождаться полного рассвета, но Улу Одноухий уже вытянул сеть, торопливо обшарил ее и отыскал всего-то пару ошметков грязных водорослей. Улу — хлипкий, промокший насквозь, ростом Гонату до подбородка, хотя он и сам невысок, с худосочными ручонками и небольшой головой. Поникшие веки Одноухого приоткрылись, будто створки пугливого моллюска и тут же упали обратно, а Гонат, казалось, ощутил разочарование напарника.

«Тонка делает тонка и тонка пожирает тонка», — вспомнил Гонат старую пословицу. Улу выглядел жалобно, но он ни разу не обольщался — если через пару дней не добыть еды, то дохлый и вроде бы смирный тонка легко перегрызет ему глотку. Ночью при правлении Богини, или днем, когда Гонат прикорнет на корме от усталости. Одноухий расправится с ним именем Прожорливого, Морской Матери, духов Чадящих кустов и других причудливых идолов этого уродливого народца. Тонка не брезговали собратьями, не то что людьми.