Я привел мысли в порядок. Иногда, чтобы что-то узнать, надо сначала поделиться тем, что знаешь сам. Но мне не хотелось даже думать об этом, не то что говорить. Трус. Другие страдали и мучились, а мне стыдно просто рассказать? Я глубоко вздохнул и заговорил. Один я безучастно излагал факты, другой – тщательно смешивал травы, чтобы облегчить боль. Налить свежей воды в маленький чайник, повесить его над огнем, чтобы вскипятить; согреть заварочник кипятком, чтобы не тратить попусту жар; залить горячей водой травы… Дать им настояться. Поставить на стол чашку и осторожно наполнить ее янтарным настоем, стараясь, чтобы не упало слишком много чаинок. Отыскать мед и щедро добавить его в чай…
– А вот и чай. Он облегчит боль в твоей ноге, – закончил я свою речь.
Шут ничего не ответил.
Я помешал чай ложечкой и постучал ею по краю чашки, чтобы Шут мог найти ее по звуку. Его дрожащие пальцы подползли к чашке, коснулись – и отпрянули.
– Это были они. Слуги. – Голос его дрожал. На миг Шут вскинул на меня золотые глаза и тут же опустил их. – Они нашли тебя. Значит, нашли и меня.
Он обхватил себя руками за плечи. Его всего трясло. Мне было больно смотреть на это. Ледяная темница, далекий огонь, который приносит только боль и никогда не согреет тебя. Люди, которые улыбаются и радуются, заставляя тебя мучиться. Я помнил все это. У меня перехватило дыхание. Шут опустил руки на стол, а лоб – на руки. И ушел в себя. Я замер, где стоял. Я знал: Шут – моя единственная надежда, и если я надавлю на него слишком сильно, он сломается.
Раздалось хлопанье крыльев. Пеструха, дремавшая на спинке стула у очага, вдруг вспорхнула с нее, опустилась на стол и подошла к Шуту.
– Шут – дурак! – каркнула она.
Наклонившись, птица ухватила клювом прядь его волос и стала приглаживать ее, словно перья. Шут тихонько вздохнул. Пеструха щелкнула клювом, ухватив новую прядь у самой кожи и занялась ею. При этом она негромко озабоченно ворковала.
– Я знаю, – отозвался Шут.
Он вздохнул. Медленно выпрямился на стуле. Протянул руку, и Пеструха подковыляла к нему. Искалеченным кончиком пальца Шут осторожно погладил ее по голове. Ворона успокоила его. Птице удалось то, что оказалось не по силам мне.
– Я не дам тебя в обиду! – солгал я.
Шут знал, что это ложь. Я не сумел защитить ни прислугу в Ивовом Лесу, ни Ланта и Шун, ни даже Би, которой так дорожил. Мысли о собственной несостоятельности затопили меня.
А потом на смену им пришла ярость. Жгучая, как пламя.
Это мое личное дело. Очень личное. Они мучили Шута. Возможно, убили Прилкопа, с которым я дружил. Похитили мою дочь. А я ничем не отплатил им и не мог отплатить, пока не узнаю о них больше. Но когда узнаю…
– Я буду защищать тебя, и мы убьем их всех, – горячо пообещал я Шуту. Я произнес эту клятву так, чтобы слышал только он. Наклонился близко-близко к нему и прошептал: – Они будут истекать кровью. Мы заставим их заплатить за все.
Шут прерывисто втянул воздух. Слезы, скорее золотистые, чем желтушные, потекли по его исполосованным шрамами щекам.
– Мы убьем их всех? – спросил он тихим, дрожащим голосом.
Я придвинул к нему свою руку, постукивая по столу пальцами, чтобы он мог слышать ее приближение, и взял его костлявую кисть в ладони. Помолчал мгновение, собираясь с духом, замораживая свою ярость в бритвенно-острую льдину. Правильно ли я поступаю? Не играю ли я с его страхами ради собственных целей? Но что еще мне остается? Это все ради Би.
– Шут. Любимый. Мне нужна твоя помощь. Мы убьем их всех, но только если ты сумеешь помочь мне. Почему они пришли в Ивовый Лес? Зачем похитили Би и Шун? Что они задумали? Почему с ними были калсидийцы? А главное – куда Слуги увезли наших детей? Куда? Остальные вопросы тоже важны, но если ты скажешь мне, куда они направляются, этого будет довольно, чтобы найти их, убить и вернуть мое дитя.
Я внимательно наблюдал за ним. Шут собрался с духом, задумался. Я ждал. Он нашарил на столе чашку, взял ее и сделал осторожный глоток.
– Это я виноват, – сказал Шут.
Я хотел было возразить, заверить, что то не его вина, но слова хлынули из него потоком, и я не стал перебивать.