Странствия Шута

Наверное, она заговорила со мной только в надежде, что я скажу что-нибудь в ответ. Я решила воспользоваться этим.

– Мясо так вкусно пахнет, – тихонько вздохнула я.

Двалия поджала губы.

– Отведать этого мяса стоит дороже, чем мы готовы заплатить, – уныло сказала она.

Оказалось, солдаты слышали наш разговор.

Один из них вдруг загоготал:

– Мы дадим вам попробовать мяса этого кролика, а вы дайте нам попробовать мясца баккской бабенки!

И они все расхохотались. Шун присела рядом со мной на бревно и обхватила себя за плечи, пытаясь казаться маленькой. Меня охватил ужас, он рос и рос… Шун – взрослая женщина, которую отец просил присматривать за мной. Я не могла понять по ее лицу, злится она или напугана. Но если она боится, насколько же сильнее должна бояться я? От этих мыслей я испугалась сильнее, чем когда-либо прежде, но одновременно и разозлилась еще больше. И вскочила на ноги.

– Нет! – заорала я на похотливых солдат. – Такого нет ни в одном будущем из тех, что я видел! Даже в том, где ее таинственный отец рубит вас всех на кровавые лоскуты!

Я резко отвернулась от них, плюхнулась на бревно и упала бы, если бы Шун не подхватила меня. Мне было очень худо, до тошноты. Я отдала часть своей силы. Я же не собиралась никому рассказывать о том сне. Он и теперь казался мне бессмысленным. Там не было людей, только боевые знамена свисали с веревки для сушки белья и сочились кровью. Никакого смысла. Почему я сказала про таинственного отца?

– Шейзим!

В голосе Двалии звучало потрясение. Я обернулась к ней и увидела, что она смотрит на меня с осуждением. Тогда я попыталась прикинуться крохотным ребенком, который сам не понял, что за беда с ним приключилась.

– Шейзим, нельзя рассказывать свои сны кому попало. Сны надо беречь, это очень личное, это наши путеводные столбы, отмечающие многочисленные дороги в будущее. Чтобы выбрать верную дорогу, надо очень много знать. Когда мы приедем в Клеррес, ты многому научишься. И одно из самых важных правил, которые тебе предстоит усвоить, – то, что сны следует записывать самому или диктовать приставленному к тебе писцу, чтобы никто чужой в них не заглядывал.

– В Клеррес? – Старый солдат Эллик подошел и встал рядом с Двалией. Он держал спину прямо, но живот все равно выпирал над ремнем. В свете костра его глаза казались бледно-серыми, как снег в тени. – Как только мы поднимемся на корабль, то сразу направимся в Калсиду, в залив Бутылочное Горло. Таков был уговор.

– Конечно-конечно, – быстро согласилась Двалия.

Она поднялась с корточек с легкостью, которой трудно было ожидать от столь тучной женщины, и посмотрела в лицо Эллику. Ей что, не нравится, когда он нависает над ней?

– И я не желаю, чтобы кто-то накликивал беду на моих парней. Особенно такой щенок, как он.

– Мальчик не хотел ничего дурного. Вам не стоит беспокоиться.

Он улыбнулся ей самоуверенной улыбкой злобного старика:

– Я и не беспокоюсь.

И с этими словами вдруг пнул меня в грудь. Я свалилась с бревна спиной в снег. Удар вышиб из меня весь воздух. Я лежала и тщетно пыталась вдохнуть. Шун вскочила – наверное, чтобы убежать, но он ударил ее тыльной стороной ладони наотмашь, и она упала боком на руки небелам, которые вспорхнули со своих мест, будто испуганные птицы. Я думала, они бросятся на Эллика, повалят его и прижмут к земле, как когда-то сделали с насильником, но вместо этого они оттащили Шун в сторону.

Я почувствовала, как Двалию охватывает страх. Ну конечно, ведь туманного мальчика нет в лагере, он отправился вперед – говорить людям, чтобы они не замечали нас, когда мы будем проезжать. Нет Виндлайера, чтобы околдовать Эллика, и Двалии придется противостоять ему самой. Одисса обошла бревно и подхватила меня под мышки. Она поволокла меня назад, а Двалия заговорила. Она держалась совершенно спокойно. Неужели никто больше не замечает, какой ужас бушует внутри ее?

– Он же просто мальчишка. Мальчики кричат, когда злятся. Или когда напуганы. Вы что, забыли, как сами были ребенком?

Он посмотрел на нее без выражения, совершенно безучастный к ее речам:

– Я помню, как был ребенком и мой отец придушил моего старшего брата у меня на глазах за то, что тот проявил недостаточно уважения к старшим. Я был умным ребенком. Мне хватило одного урока, чтобы выучить свое место.

Одисса рывком подняла меня на ноги и осталась стоять у меня за спиной, обхватив меня поперек груди. Я все еще не могла вдохнуть. А когда военачальник Эллик наставил на меня свой палец с толстым ногтем, я и вовсе забыла дышать.

– Научись, – сказал он. – Или умри. Меня не волнует, как они зовут тебя, парень, и что ты для них значишь. Прикуси язык, или и тебя, и твою шлюшку-няньку бросят на потеху моим солдатам.

Он повернулся и пошел прочь.

Я наконец смогла наполнить легкие. Зато теперь мне отчаянно захотелось опустошить мочевой пузырь.

Двалия заговорила вслед старику, будто ничуть его не боялась: