Странствия Шута

Двалия смотрела на них с ужасом, разинув рот. Сперва я подумала, что это рассказ солдата так потряс ее, но потом проследила, куда она смотрит. Виндлайер все еще сидел верхом, рядом с ухмыляющимся Элликом. Туманный человек неуверенно улыбался. На груди у него красовалось жемчужное ожерелье, на голове – меховая шапка, на шее – узорчатый яркий шарф, а на руках – перчатки из красной кожи, украшенные кисточками.

У нас на глазах один из тех солдат, что ездил с ними, хлопнул его по бедру и крикнул:

– Ну, теперь заживем!

Улыбка Виндлайера сделалась шире и увереннее.

Думаю, именно это заставило Двалию решиться.

– Виндлайер! Помни о пути! Не отклоняйся от того, что было предсказано! – крикнула она ему.

Эллик развернул лошадь и поехал прямо на Двалию. Она попятилась, споткнулась и едва не упала в костер.

– Он теперь мой! Не смей с ним говорить!

Но улыбка на пухлом лице Виндлайера погасла, и он в страхе и растерянности смотрел, как Эллик, перегнувшись, отвешивает Двалии оплеуху. Она не попыталась уклониться от удара. То ли отважно встретила его, то ли боялась пошевелиться.

Эллик сверлил ее взглядом, пока она не опустила глаза. Тогда он вернулся к своему костру и объявил:

– Сегодня мы будем праздновать! А завтра еще раз испытаем дарования нашего прекрасного друга!

Кое-кто из небелов смотрел на пир в солдатском лагере, истекая слюной. Когда Эллик спешился, его люди отдали ему лучшую долю добычи. Виндлайер еще какое-то время смотрел на лагерь Слуг, как пес, мечтающий только вернуться в родную конуру. Но потом солдаты окружили его, открыли для него бутылку вина и развернули сладкий пирог. И вот он уже спрыгивает с лошади, а один из недавних спутников по-приятельски обнимает его за плечи и ведет в толпу его новых товарищей. Мне однажды снилось, как нищего затягивает в водоворот из драгоценностей и яств.

Меня пробрал озноб. Никто не провидел этого. Только я. Я одна.

Я не понимала, как такое возможно, но вдруг осознала, что мне необходимо понять это. В моем непонимании собственных снов таится страшная опасность. Я – единственная, кто может стать у руля и вести корабль, но я не знаю как.

Тихо, – сурово рыкнул на меня Волк-Отец. – Ничего не говори. Только не им.

Но мне нужно знать, – возразила я.

Не нужно. Тебе не обязательно быть такой. Потяни носом. Почувствуй запахи, что окружают тебя. Бойся опасности, грозящей сейчас. Иначе ты не доживешь до опасностей, которые будут грозить тебе завтра.

В его предостережении слышалась какая-то печальная обреченность, словно он слишком хорошо знал, о чем говорит. Я запрятала поглубже свои вопросы и открылась тому, что происходило вокруг.

– По крайней мере, они только забрали платье у той женщины, – сказала Одисса.

Двалия, с унылым видом сидевшая у костра, догадывалась, в чем причина.

– Пока они не знают точно, на что способен Виндлайер, они не отважатся делать ничего такого, за что весь город может ополчиться на них. Но пока они издеваются над обывателями и ребячатся, мы сидим тут на виду у любого, кому вздумается выбрать дорогу через этот лес. Мы стали видимы. С нами может случиться все, что угодно.

Одисса наморщила лоб.

– Все, что угодно? – переспросила она, словно ей было трудно представить такое.

У Двалии сделался больной вид.

– Все, что угодно. Мы настолько отклонились от пути, что я не знаю, как вернуться обратно. Не знаю, следует ли нам что-то предпринять или лучше подождать, пока путь сам призовет нас. Любое действие может только увести нас от пути еще дальше.

Одисса закивала почти восторженно:

– Да, так нас и учили в школе. «Доверьтесь путям Белой Пророчицы. Не делайте ничего резкого. Только Белая Пророчица при посредстве своего Изменяющего может направить будущее в наилучшее русло». Но по-прежнему ли это правильно теперь, когда мы так далеко от пути?

– Нам остается лишь верить, – отозвалась Двалия, однако мне показалось, что в ее голос вкралось сомнение.

Другие небелы подошли послушать разговор. Они сбились вокруг нее, как стадо овец вокруг пастуха. Мне вспомнился жуткий сон. Я стиснула зубы, словно пыталась сдержать тошноту, а не рвущиеся с языка слова, эхом звучащие в голове: «Овцы рассеяны, а пастушка убегает с волчонком в зубах».

Тут от другого костра донеслись громкие восклицания:

– Почему? Почему нельзя-то? Мы же празднуем! Мы ж сидели тут и ждали, пока вы испытывали парня в городе, но мы тоже хотим повеселиться!

– Они мои, – отвечал Эллик, но в суровых словах крылось сдержанное веселье, как изюм в хлебе. – Когда обменяем их на деньги, каждый получит свою долю. Разве я когда-то делил добычу не по справедливости?

– Нет, но…