Страшен путь на Ошхамахо

— новостей, — усмехнулся пастух. — А слухи — это такие птички, которые летают быстрее ласточек. Татар побили — мы обратно со скотом возвращаемся. Изменник Алигоко с татарами не сбежал и в плен не попал — куда ему еще деваться? Он это был. Больше некому. Перевал в Сонэ [185] отсюда недалек — всего три дневных перехода.

— Для кого три, а для кого два, — недовольно проворчал абрек.

— Ты прав! — согласился Тузаров. — Надо поторапливаться.

Дорога проходила по сказочно красивым местам. Извивалась причудливо по боковым склонам, ныряла в лесистые урочища, вырывалась на сенокосные пологие холмы, где летом вставали травы по грудь человеку; пересекала мелкие ручьи, поросшие по берегам непролазными зарослями облепихи, шиповника и барбариса; карабкалась по каменистым уступам, под которыми утробно ворчала Малка. Дорога вела туда, где бирюзовый свод небес опирался на бесконечную зубчатую стену Главного Кавказского хребта, а перед стеной могуче Возвышался двухкупольной сторожевой башней неприступный Ошхамахо, или, на языке Ку-анча, Мингитау.

Предзакатное солнце уже тронуло снега Эльбруса червонной позолотой, когда всадники приближались к теплым источникам нартсано.

— Скажи, Нартшу, — нарушил долгое путевое молчание Кубати, — а как там этот старый шоген?

Они спускались по крутой тропе к речке и ехали медленно.

— А-а… Похоронили мы его, бедного.

— Жаль. Хороший был старик. Интересный очень.

— Последний шоген, — вздохнул Нартшу. — Жарыча над ним какую-то русскую молитву проговорил. Так что, думаю, на том свете наш Иуан не пропадет.

— Болтаешь тоже! — притворно рассердился Жарыча, хотя было видно, что он прячет в кудлатой бороде довольную ухмылку.

— Стойте! — крикнул Канболет. — Что это такое? Смотрите же!

— Лошадь валяется… — удивленно протянул Куанч и сразу же заорал, обрывая самого себя:

— Аланлы! Вон бежит, бежит!!

Да, Тузаров имел в виду не лошадь, а голое волосатое существо, которое, прыгая по камням и прячась за огромными валунами, улепетывало подальше от источника.

Существо добралось до противоположного берегового склона и скрылось в густом кустарнике, издав на прощанье жуткий тоскливый вой.

Ошарашенные всадники остановились возле убитой лошади.

— Это конь Зарифа, — определил Кубати. Жарыча спешился и стал снимать седло с мертвого животного.

— Кажется, я понимаю, что тут произошло, — засмеялся Нартшу. — Врун вруну не поверил и, пока тот нежился в теплой воде, забрал его одежду, оружие и смылся.

— Правильно, — подтвердил Канболет. — Кабан на собаке злость вымещает… Жарыча, ты готов? Тогда двинулись дальше.

* * *

Среди пастухов, чабанов, среди жителей тех коажей, что расположены по краям дремучих лесов, через некоторое время распространились леденящие душу слухи. Судачили о частых появлениях чудовищного лесного человека — алмасты, ворующего кур и овец, шарящего по ночам в закромах с припасами и ловко отбивающегося от собак палками или камнями. Увидеть его удается лишь мельком — стремительной тенью проносится он через дорогу или поляну лесную и никогда не показывается днем. Один смельчак ходил зимой по следам босых ног, обнаруженных на снегу, и нашел берлогу алмасты в тесной пещере, заваленной сеном и овечьими шкурами. На счастье неразумного смельчака, чудовище в это время отсутствовало. С боязливым шепотом люди передали друг другу свидетельства очевидцев о рогах на голове алмасты, о трех его красных, как пылающие угли, глазах и длинных когтях, обагренных кровью. Алмасты или мычит по-бычьи или воет по-волчьи.

* * *

Шогенукова догнали, когда он уже спустился в Баксанское ущелье. Князя увидели неожиданно близко у самой речки, среди подступавших к воде вековых сосен. Он, вероятно, искал брод. Баксан ревел, яростно кидаясь пенными потоками на выпирающие из его русла камни. Алигоко слишком поздно заметил преследователей и даже не сделал попытки спастись бегством. Страшно было ему увидеть вновь Тузарова, выжившего, как он знал, после тяжелой раны. Трясущейся рукой он поднял пистолет и сипло выкрикнул, обращаясь к Кубати, который оказался к нему ближе всех:

— Не подходи! Если ты кинжал, то я — меч!

— Ржавый ты гвоздь, а не меч! — рявкнул Нартшу, разматывая аркан.

— Снесу ему башку вот этим топором — и все дело! — добродушно сказал Жарыча. — Зачем нам его тащить до Кургоко всего целиком? Одной головенки хватит.

Шогенуков швырнул пистолет на землю: он забыл его зарядить после выстрела в лошадь Зарифа.

— Вот это благоразумно, — прогремел Тузаров. — Всегда можно договориться по-хорошему. Ведь лаской и змею из норы выманишь! А где же панцирь?

Кубати потянул к себе татарский хурджин, притороченный к седлу княжеского коня:

— Вот! — он вынул из сумы знаменитый сверкающий доспех, и всем захотелось до него дотронуться.

— Может, теперь вы меня отпустите? — упавшим голосом спросил Шогенуков, сам понимающий жалкую глупость своего вопроса.

— Как же мы тебя, драгоценный, отпустим? — с притворным изумлением спросил Нартшу. — Ведь вся Кабарда мечтает тебя увидеть!