Страшен путь на Ошхамахо

— Мехкем хочет, чтобы я сказал, — князь поднялся со своего места. — Не стоит больше говорить о делах, касающихся семей Хатажукова и Тузарова. Слава аллаху, кровной вражды между нами не ожидается. Поговорим наконец о подлом предательстве Алигоко. Какое у него может быть оправдание в том, что он изменнически предупредил Алигота-пашу о нашем нападении и помог ему бежать? Чем он ответит за пребывание во вражеском стане, за разбойный налет на дом лучшего в Кабарде оружейника Емуза и убийство этого достойного человека?

Ахлов, мучаясь от того, что не он, сегодняшний уали, произносит столь веские, сурово-справедливые слова, да еще таким красивым и мужественным голосом, сердито закричал на обвиняемого:

— Чего молчишь? Отвечай!

— Отвечай! — потребовал и Кургоко.

— Отвечу! — взвился Шогенуков. — Если я был в дружбе с пашой, то разве не обязан был спасти его от гибели?

— Так почему же ты тогда не остался вместе с ним? — впервые подал голос Быков. — Почему присоединился к нам? Чтобы прознать о намерениях наших?

— Воллаги! Это меткий выстрел, — сказал кто-то из тлекотлешей.

Алигоко вспотел, хотя солнышко пряталось в облаках и было довольно свежо от ветерка, дующего с реки.

— Не по моей воле меня прибило течением к татарскому берегу, — оправдывался князь. — А кинжал против соотечественников я не обнажал.

Неожиданно для всех раздался визгливый смешок татарского кадия:

— Верно, не обнажал! — молчать подолгу кадий был просто не в состоянии.

— Зато он давал хану очень дельные советы, как получше и побыстрее разорить Кабарду! А потом еще и подаренный хану панцирь выкрал обратно.

— Так что же, измена это или нет? — насупил белые брови Ахлов. — Отвечай, князь Алигоко!

— Пусть про Емуза еще скажет! — крикнули из толпы.

— Да, — важно кивнул уали. — И про Емуза.

— Нет на мне вины в смерти Емуза! — горячо запротестовал князь. — Это все Алигот-паша. Он хотел вернуть отнятые у него драгоценности!

— Хорошо ссылаться на мертвого, — сказал Хатажуков. — Мертвый не уличит во лжи.

С бугра сдержанно прогремел могучий голос Тузарова:

— Алигот-паша хотел забрать драгоценности, а Алигоко-паша — драгоценный панцирь.

— Я говорил всегда и теперь настаиваю, что панцирь должен по праву принадлежать роду Шогенуковых! — нагло заявил Алигоко.

— О твоих сомнительных притязаниях известно всем, — сказал Быков. — Но мы еще не кончили разговор о твоих предательствах.

— Но я ведь не убил ни одного человека! За всю жизнь — ни одного!

Казаноков первым нашел, что ответить на эти слова:

— Зато по твоей вине погибли сотни людей. В том, что у бочонка выломано днище, не меньше топора виновно топорище.

У Шогенукова было такое ощущение, словно он барахтается в воде, которая становится то нестерпимо горячей, то ледяной. Он делал отчаянные усилия, пытаясь выбраться на береговую отмель. Изредка ему удавалось вдохнуть чистый воздух, но вот опять его тянуло в водоворот и он захлебывался, обжигая легкие то ледяной стужей, то кипятком. Иногда в поле его зрения попадал Кубати, и мысль князя об известной ему тайне билась внутри головы, как куропатка в силках: он все еще не мог сообразить, каким же образом извлечь для себя выгоду из своей осведомленности. По пути с верховий Баксана он хотел было пригрозить Кубати (а еще лучше — Канболету) разоблачением, но побоялся. Было бы слишком опрометчивым требовать освобождения в обмен на обещание сохранить тайну. Всего вероятнее, размышлял князь, его бы не отпустили, а тут же, на месте, раздавили, как саранчу. Ясно, что Кубати поспешил бы навсегда заткнуть рот Шогенукову, ну а Канболет — и подавно. Вот если бы побеседовать и с каном и с аталыком где-то здесь и, разумеется, без свидетелей, потребовать затем помощи и… И получить опять-таки кинжал в глотку? А чем, кстати, ему грозит этот высокий дурацкий мехкем? Неужто смертной казнью? Да быть этого не может. Не должно. Нет, нет! Когда казнили в Кабарде? Князей особенно? Убить в стычке из мести или ограбления ради — дело другое. Лучше пока подождать, как дальше будут развиваться события. А останется Алигоко жив, он еще заставит поплясать большего князя, он еще найдет способ сковать себе меч из этой маленькой тайны!

— Все равно нет на мне крови, и панцирь, который отмечен арабской надписью, принадлежит Шогенуковым! — преступный князь решил упорствовать, считая, что наглость, как и в драке, иногда приносит победу. Да и неплохо, если спор перенесется на панцирь.

Так и случилось.

Ахлов снова расправил усы и, хитро подмигнув присутствующим, задал коварный, как он думал, вопрос:

— Не хочешь ли ты сказать, пши Алигоко, что эта арабская надпись, которую мы не можем прочесть, утверждает право твоего владения известным румским доспехом?

Шогенуков только собрался ответить, как вперед выскочил, по-женски подбирая полы халата, крымский кадий.