Страшная дорога свободной личности

Разбирая психоаналитическое противоречие между принципом удовольствия (то есть стремлением человека к немедленному удовлетворению всех своих влечений, прежде всего сексуальных) и принципом реальности (принуждающим его к сдерживанию этих влечений, отсрочке их удовлетворения), Маркузе без обиняков объявляет, что целью революции должно быть такое устройство жизни, в котором восторжествует принцип удовольствия. Ничто другое он даже не хочет рассматривать. Нужно превратить тело в инструмент наслаждения и добиться такого увеличения «ценности и размаха либидозных (то есть сексуальных — И.Р.) отношений», чтобы это повело к «распаду институтов, ответственных за организацию частных межличностных отношений, в особенности моногамной и патриархальной семьи».

По мнению Маркузе, все произошедшие революции были преданы, поскольку не достигали этого единственно необходимого результата. «Во всякой революции можно найти момент, когда борьба против господства могла бы прийти к победе — но этот момент всегда оказывается упущенным», — пишет он. Причина — чувство вины, которое в определенный момент приводит восставших к идентификации с властью, против которой они восстают. Источником же чувства вины является то самое фрейдовское коллективное отцеубийство в первобытный период. То же самое, впрочем, повторяется и в онтогенезе (то есть в развитии отдельной личности), когда в раннем детстве отец навязывает сыну повиновение принципу реальности. «Покорность угрозе кастрации является решающим шагом в утверждении Я как основывающегося на принципе реальности», — подчеркивает Маркузе.

Человеческий труд, продолжает он, основан на сублимированной эротической энергии, но сам по себе принципиально лишен какого-либо удовольствия, основан на неудовольствии и потому — на принуждении. Маркузе цитирует Фрейда: «Ибо какие мотивы могли бы побудить людей давать другое применение сексуальным импульсам, если бы при каком-либо распределении их они могли бы получать полное счастье? Они не отошли бы от этого счастья и не делали бы дальнейших успехов».

Маркузе такое опасение не смущает — именно в эту сторону и надо идти. Подлинная революция должна заменить труд игрой, а опереться она должна на фантазию, которая является остаточным прибежищем принципа удовольствия в жизни человека, подчиненной принципу реальности. Результатом революции должна стать эротизация всего тела, раскрепощение сексуальности, включая перверсную (правда, не всю — Маркузе готов «взять в будущее» гомосексуализм, но не копрофилию). «Полем и целью разросшегося сексуального инстинкта становится жизнь организма как такового», — пишет он.

Надо раскрепостить тот эротизм, который предшествует возрасту Эдипова комплекса, то есть связан с подавляемым влечением к матери и нарциссизмом. Маркузе выискивает среди психоаналитических текстов свидетельства возможности обращения к опыту этого эротизма. И находит два очень любопытных материала.

В одном говорится, что «побуждение к восстановлению утерянного нарциссически-материнского единства истолковывается как „угроза“, а именно как угроза „поглощения“ всемогущим материнским чревом». Маркузе полагает, что «при зрелом „Я“ и развитой цивилизации» эта опасность не очень актуальна. Мы, однако, видели у фон Триера полномасштабное изображение мистерии такого поглощения чревом не только мужчины, но и всего существующего порядка.

Второй материал, который находит Маркузе, принадлежит перу швейцарского психоаналитика Шарля Одье. На основании наблюдений из своей клинической практики, Одье выдвигает предположение, что помимо страха кастрации, в доэдиповом периоде развития может существовать желание кастрации, чьи корни находятся в древних временах материнского права. «Я прихожу к заключению, — пишет Одье, — что в некоторых случаях так называемая мазохистская мораль предшествует возникновению подлинной генитальной морали (то есть общепринятой современной морали, которая с точки зрения психоанализа, напомню, формируется через страх кастрации — И.Р.)… Филогенетически (т. е. в истории рода — И.Р.) ее можно было бы рассматривать как сохраняющееся свидетельство регрессивной тенденции, которая напоминает о первобытном материнском праве и могла быть символическим средством сохранения преобладания женщины в тот период».

Маркузе не придает серьезного значения этому свидетельству, как и предыдущему. Мы же скажем, что вырисовывается определенная картина: там, где при патриархате существует страх кастрации, там при матриархате возникает мазохистское желание кастрации и перспектива растворения и поглощения мужского.