Страшная Эдда

Я промолчал. Не мог же я признаться, что отчасти позавидовал Лунатику. Порядочный и знающий свою профессию писатель тут, видимо, должен был предаться философским размышлениям на тему того, каково различие между современным человеком и людьми из баснословных времён. Откровенно говоря, я таким размышлениям не предавался, и даже теперь, задним числом, предмета для них не вижу. Да, мужчины в древности стоически терпели боль и были обязаны смеяться, когда им вырезали из груди сердце – но в то же время они не стыдились рыдать от горя, целовать друг друга, рвать на себе волосы и вообще творить много такого, что наш современник (теряющий сознание при виде зубного врача) счёл бы смешным и непозволительно немужественным. Закон компенсации. От перемены мест множителей результат не меняется. Один, впрочем, был другого мнения.

Натурально, зашла речь о женщинах. Я задал сбивавший меня с толку вопрос: каким образом явно игривые отзывы Хёгни о валькириях согласовывались с известными мне данными о девственности последних? И сразу же пожалел, что спросил об этом. Надо мной так ржали, что с деревьев осыпался весь снег.

– Ой, умру сейчас! В восемнадцатый раз! – закатив синие глаза, застонал Сигурд. У него от хохота отстегнулась перевязь, и меч воткнулся в сугроб. – Хёгни, да растолкуй ты этому идиоту…

– Ты что, всерьёз думаешь, что мы пользуемся этой штукой? – Хёгни беззастенчиво указал рукой, что он имел в виду. – Ничего у вас, живых, не понимают в удовольствиях!

Я так и не понял их объяснений толком, поэтому не рискую излагать их читателю, а то ещё меня обвинят в приверженности идеям какого-нибудь модного социалистического философа. Уяснил я одно – что в Вальгалле, просто сидя плечом к плечу с Брюн, Сигурд испытывает ощущения на порядок более яркие, чем тогда, когда они оба были людьми и он припёрся к ней ночью вместо Гуннара, пребывавшего, как вы знаете, в плачевном положении (позволив ему разоблачиться, Брюн затем его скрутила его же ремнём и подвесила на гвоздик). В их жизни это было последнее происшествие из тех, что чопорные романы именуют «ночь любви». Там, в Асгарде, они оба пили молоко козы Хейдрунн; секрет его крепости был в том, что коза щипала листья Иггдрасиля, у корней которого протекал источник Мёда Поэзии, и его влага поднималась вверх по стволу и медовой росой выступала на листьях. Волшебный мёд пропитывал тела воина и валькирии, вытекая с потом из пор, и поэзия окутывала их, они дышали ею, она циркулировала в их крови. Короче говоря, посреди разговора я вдруг без особого изумления обнаружил, что отчаянно упрашиваю Одина дать мне попробовать Мёда Поэзии.

– Ведь это возможно! – задыхаясь, проговорил я. – Если я в тебя поверил и ты появился, значит, ты это можешь?

– Могу, – в голосе Одина прорезалась суровость, заставившая меня остыть и опомниться. – Но не думай, что я это сделаю.

Я сник. На меня как будто обрушили кирпич – настолько категорично прозвучали слова Одина. Сигурд положил руку мне на плечо.

– Не обижайся, – сказал он. – Один ничего не имеет лично против тебя. Просто он давно уже никому не даёт Мёд Поэзии.

– Потому что в него не верят! Но ведь я поверил… Разве Мёд Поэзии не для людей?

– Видишь ли, – хмуро сказал Один, дёргая седой ус, – у меня уже был неприятный опыт по этой части. Угостил я тут недавно одного…

– Кого? – меня даже подбросило от любопытства.

– Тебе имя интересно? Рихард его звали, мы его прозвали Музыкантом. Вот он в нас поверил, так поверил, что позвал нас, и мы встретились. До сих пор жалею, что налил ему Мёда Поэзии.

– А в чём дело?

– Я всё-таки придерживаюсь той точки зрения, что Мёд Поэзии должны получать достойные… Сам не понимаю, как я мог так ошибиться. Внешность у него была человеческая, это точно, но внутри оказалась душонка ползучего гнома. Мелкий, злобный, истеричный гном – вот кем он был. Музыку он сочинил после этого необыкновенную, но на человеческие свойства Мёд Поэзии не влияет. Каким он был, таким и остался. Меня от него тошнило.

Более обескураживающей истории создания знаменитой оперы мне не приходилось слышать. Я уцепился за шаткий контраргумент:

– Но ведь я – не он! Ты же бог, ты можешь это видеть…

– Не могу, – оборвал Один. – Насчёт всеведения богов – это суеверие, и я не могу доверять кому попало. Я ошибся один раз, могу ошибиться и второй, учитывая, какой коркой вранья обросли за последние века люди. Я не могу ручаться за тебя.

– По-моему, ты его совсем расстроил, – обеспокоенно заметил Сигурд. Я поспешил заверить:

– Вовсе нет. Не судьба – значит, не судьба… – и тут же почувствовал, как фальшиво звучит мой голос.

– Попробуй без поэзии, – сказал Один. – Поэзия тоже давит на плечи, не думай, что она прибавляет лёгкости людям из Мидгарда.

Если вас интересует, чем закончился мой разговор с Одином и Дикой Охотой, я могу ответить только одно: не помню. Поскольку утром я очнулся у себя в комнате на даче, лёжа плашмя на кровати.