Что-то заскрипело у окна. Он обернулся так резко, что хрустнули шейные позвонки. Занавески колыхались, хотя окна были наглухо закрыты. Торшеры почти слились друг с другом в дружеских объятиях. Раньше они располагались по бокам телевизора, а теперь абажуры загораживали экран. Формы тоже изменились… не идеально гладкие, а идущие буграми, как чешуя. Вот именно, подумал Андрей, парализованный ужасом. Как чешуя…
Он попятился назад, сжимая и разжимая кулаки. Не сразу сообразил, где находится дверь, а когда, наконец, с криком побежал в сторону проёма, дверь захлопнулась сама собой, словно сработала невидимая пружина. Андрей ткнулся об неё плечом, забарабанил кулаками.
За спиной множилось копошение.
Рявкнул телефон. Андрей заорал дурным голосом и упал на колени, подняв руки в защитном жесте. Телефон зазвенел ещё раз, и он осмелился открыть глаза. Чёрный аппарат с мерцающей кроваво-красной лампочкой. Звуки, которые он издавал, ничем не напоминали механическую трель звонка; в них слышался хищный звериный рев.
— Это всего лишь телефон, — прошептал Андрей, сжимая ладонями виски. — Господи, это всего лишь телефон, и ничего больше, только чёртов телефон…
— Здравствуйте, вы позвонили в квартиру Ивана Вербицкого, — мужской голос отражался от стен, болезненно бил по ушам. — К сожалению, сейчас дома никого…
Голос задумчиво умолк. В нависшей тишине Андрей услышал, что гостиная полна бормотаний, шорохов и тонкого попискивания.
— … но вы можете послушать стишок, — вкрадчиво продолжил голос. — Хороший стишок. Жили у бабуси два весёлых гуся, один белый, другой серый, и оба — воришки…
Он слабо вскрикнул и попытался встать на ноги. Ковёр подрагивал, как желе. Он становился мягче. Подошвы ботинок погрузились в вязкую тину. Он застонал и вцепился в ручку двери.
— Знаешь, что сделала бабуся с этими воришками? — красный огонёк перестал мерцать и расширился: ни дать ни взять злобный зрачок, который заглядывает ему в лицо. Голос отдалился; он исходил не из динамика, а из тёмного пространства под потолком.
— Знаешь?..
Андрей прислонился спиной к двери, не выпуская ручку. По щекам текли слёзы. Ему хотелось кричать, но лёгкие сморщились и превратились в смятые бумажные пакеты; он не мог выдавить из себя ни звука. «Не смотри, — умолял он себя. — Ради Бога, не открывай глаза!». Но когда в нос проник зловонный запах гнили и трупов, он не выдержал и поднял веки.
Гостиная стремительно преображалась. Вещи плавились, теряли формы, становились
Ковёр расплылся в бездонную болотную топь. Кое-где из болота выглядывала чахлая, уродливая растительность. Мелкие зубастые зверушки, взявшиеся из ниоткуда (пульты от телевизора? видеокассеты?) тут же принялись их пожирать. Едкие испарения клубились над болотом, всасываясь в своды пещеры.
По пещере пронеслось низкое утробное рычанье. Все твари, большие и малые, притихли и повернули головы вглубь пещеры, где сгустился мрак. Андрей тоже смотрел; волосы на его голове шевелились. Он понял, что это за голос. Вспомнил, как открывал секретер и залезал рукой в пасть этого безымянного чудовища, довлеющего над всеми… Желудок перевернулся.
Во мраке зажглись глаза. Белые, безумные, с плавающим мазутным зрачком. Чернота в углу пещеры шевельнулась, пошла волнами. Вместе с рычаньем до Андрея долетела волна запаха, и после одного вдоха он потерял способность обонять.
Рык прекратился. Глаза чудовища смотрели прямо на Андрея, и вдруг он понял, что все остальные звери тоже следят за ним.
— Нет! — закричал он. — Нет… не надо!..
Они шли к нему, кто медленно, кто быстро, но каждый с убийственной решимостью. Гигантские глаза сузились в усмешке.
Оно хохотало. Оно
Андрей забился, как рыба в сети, молотя руками и ногами. И в считанные секунды ушёл под болото по шею. Глаза разъедали солёные испарения. Твари шли. Паучок, полностью освободившийся от остатков атласа, подбежал первым и провёл лапкой по щеке Андрея, оставляя глубокую ссадину. Жижа дошла до подбородка, залила уши.