Страшная Мария

Она села на захудалую кобыленку Пантюхи Аверьянова и выехала из Низинки ночью, чтобы не видел ее никто, кроме дозорных, которым было сказано молчать о том, когда и в каком направлении уезжают разведчики. Эта предосторожность стала необходимой после того, как Путилин и разведчики заподозрили в отряде чье-то предательство. Следом за Марией неприметно тронулись трое разведчиков во главе с Ванюхой Совриковым.

Утром Мария появилась возле деревни Медунцовки, где, по примерным сведениям, расположился отряд есаула. Подъехала к пастуху, который только что выгнал в поскотину стадо. Спросила, не прибилась ли к медунцовским коровам рыжая телка с белым пятном на лбу. Уже два дня, как, шалава, потерялась. Может быть, жива, а может колчаки зарезали…

От пастухов и чабанов партизанская разведка часто получала сведения о беляках. Но этот пастух был угрюмый нелюдим. Вчера под вечер уже подъезжал к нему Ванюха Совриков. Поинтересовался, стоит ли еще отряд Птицына в деревне. Пастух буркнул хмуро: «Кто знает…»

И больше ничего не пожелал добавить, на все вопросы отвечал одинаково: «Откуда мне знать?»

Мария не надеялась, что и теперь он разговорится. Однако пастух заинтересованно спросил:

— А ты чей будешь, парень?

Мария сказала, несколько переменив голос:

— Из Брусянки я… Пантюха Аверьянов.

— Как же, знаю Ларивона Аверьянова. Невезучий скажу, твой тятька. Летось у него корова в чарусе уходилась, ныне вот телка отбилась. Хотя, может, и не сама отбилась. Время такое…

Вздохнув, пастух поскреб пятерней в скатанной, как пакля, серебряной бородке.

— Скотину ли ныне только отбивают? С погонами — так те лиходеи. Да и с красными бантами кои — не лучше. На той неделе Кривопятый девку мою сграбастал. Я заступился, так он челюсть мне кулаком выставил. Ладно, кожаная баба, коя с ним ездит, подоспела. Иначе беды девке не миновать бы.

«Ну, и спасительница эта — не лучше Коськи! Оба паразиты!» — усмехнулась про себя Мария. Сказала спокойно:

— В Брусянке у нас партизаны стояли, так никого вроде не обидели.

— Слыхал, там федотовский отряд стоял. Это точно: Иван Федотов чужого не хапал. За бедняков горой стоял, только богатеев теснил. Боевой был матрос, за правду народную голову положил.

У Марии дрогнули губы, защипало глаза. Она поспешно отвернулась.

Заметил это пастух или нет, но стал еще словоохотливее.

— Ныне федотовским-то отрядом, сказывали, большевик из Питера командует. Сам Ленин будто его послал. Ну и, знамо, тоже народ забижать не дает. И Марья, жинка-то матросова, там же ныне…

Пастух бросил на Марию пытливый взгляд. Скорей всего, он приглядывался, стоит ли шибко откровенничать, но Марии подумалось: уж не опознал ли он ее? Пастух продолжал:

— А Марья-то, сказывали, особливо для белых страшна. Потому ни пулей, ни шашкой не возьмешь ее.

«Ох, и этот примется трепаться о колдовстве!» — с досадой подумала Мария. Осточертели ей такие разговоры, но не станешь же сейчас убеждать, что не такая она, Мария Федотова.

— Только я так смекаю: всякие бесовские проделки тут зря приплетают, — неожиданно повернул свои рассуждения пастух. — Солдаты-то под страхом живут. Которые кары за содеянное боятся, а которым жутко погибать за извергов. А Марья страху не ведает от того, что себя, поди, не помнит, когда на супостата кидается. За дите, за мужа мстит, вот и бьет без промаха.

«Значит, не все еще на чертовщине помешались», — обрадовалась Мария. И хотя все еще оставалось неясным, опознал ее пастух или нет, Мария поняла, что он явно сочувствует партизанам. И это вызывало недоумение: почему же вчера он был столь неприветлив с Совриковым?

Будто отвечая на ее мысли, пастух как-то странно хмыкнул:

— Оно, по уму-то прикинуть, как страх шкуру охолодит, так и без вины язык онемеет. Доведись до меня…

Мария невольно хмыкнула от такого признания.

— Ты чего, паря? — сразу насторожился пастух, сделался хмурым.

— Да больно чудно, — нашлась Мария. — Я Марью эту за поворотом вон встретил и не убоялся, о телке спросил.

— А она чего?

— У тебя велела узнать, не прибилась ли к твоему стаду.

Пастух задумался, потом произнес озабоченно:

— Не зря, сдается, она крутится тут. Выслеживает, поди, куда и когда есаул двинется. Да только как бы ее самое не выследили. Ты бы, паря, тоже убирался подобру-поздорову. Не ровен час, нарвешься на беду. Есауловы конники шастают, отпевца вроде ищут…

— Какого отпевца? — вырвалось у Марии.

— А тебе это вроде и ни к чему, ты телку ищешь…

Здорово подцепил ее пастух. Но отступать было уже поздно. Теперь все решали мгновения. Если пастух прикинулся сочувствующим, он призовет на помощь тех есауловских конников, о которых помянул. Кто знает, может быть, они затаились рядом, в березнике. А если не подымет, надо рискнуть, открыться.

— Телка — это придумка. Меня Мария к тебе послала, — сказала Мария, видя, что пастух не паникует.

— А я давно, паря, смекнул, — пастух усмехнулся победно. — Ларивон-то Аверьянов — тоже пастух. И сыновья у него ходят в подпасках. А конь у тебя не пастушеский. Гляди, лопатки-то вытерты. Значит, кобыленка из хомута не вылазила, а у пастуха конь все лето под седлом.