Страшная общага

Дети сидели кружком, взявшись за руки. Анна впервые видела, чтобы они касались друг друга. Призраки могут задеть своего товарища по несчастью, но они тут же отшатнутся прочь – для них это равносильно прикосновению к мокрому, склизкому, холодному, липкому: как к потному человеку на сквозняке, как к жирной лягушке из болота, как к прокисшему студню – смерть, прикоснувшаяся к смерти, становится смертью вдвойне.

А тут дети сидели кружком и держали друг друга за руки. Они сидели по росту, чуть покачиваясь вперед-назад; и Анне казалось, что по этой живой цепочке пробегает какая-то волна. А еще ей казалось, что их контуры чуть пульсировали.

Одним из звеньев цепочки – строго по росту – была Василина. Она тоже покачивалась – чуть не в такт, но постепенно входя в ритм. И она тоже чуть пульсировала.

Коля Дмитриев повернул голову к Анне. Его глаза были пусты. И в них тоже что-то пульсировало.

Он поднял руку, разорвав цепь, и поманил Анну. Пульсация затихла.

Анна помялась, не зная, стоит ли присоединяться к этой игре.

Коля поманил снова – на этот раз настойчиво и несколько раздраженно.

Анна послушно села на пол и взяла его за руку. С другой стороны за ее пальцы крепко ухватился маленький Кристиан.

Контуры детей вспыхнули, запульсировали с прежней мощью – и она провалилась в водоворот видений. На этот раз со звуком.

Сначала ее оглушили крики. Громкие, резкие, злые:

– Дура! Тварь! Ничего не умеешь! Даже улыбнуться правильно не можешь!

Знакомый голос. Очень знакомый. Тот самый, что недавно умильно ворковал, расхваливая дочь.

– Встань прямо! Где опять платье испачкала? Ты знаешь, сколько оно стоит? Ты сама хоть копейку в дом принесла?

Крики, крики, крики – как удары кувалдой по голове.

– Опять все провалила, мразь! Такой шанс был! Реклама сока! Могла бы быть как та девочка – «налей и отойди», понимаешь? Сначала реклама, а потом кино! «Ералаш» хотя бы! Дура! Неужели не могла три слова запомнить!

Удары словами – и удары руками. По ногам, спине, животу. Только не по лицу. Потому что лицо надо беречь. Лицо – это инструмент.

– Сколько можно жрать? Корова жирная! Тебя только в рекламе свиноферм снимать! Положи конфету обратно, я сказала! Она не для тебя, а для папы!

И тут же – резкая вспышка света в глаза. И щелчок затвора фотокамеры. И еще, и еще, и еще…

И снова – подзатыльник. И крики. Что жирная неудачница. Что столько денег вбухали. Что сколько можно проваливать кастинги. Что один пройденный из трех – это провал, провал, провал, другие дети заберут все плюшки. Что значит «что такое плюшки»? Заткнись, заткнись, заткнись!

А потом – боль. И белая простыня, закапанная кровью. И бормотание отца, что ничего страшного, что надо потерпеть, что будет немного неприятно, а потом жир исчезнет. Мы его высосем через маленькую трубочку с иголочкой. Вот, смотри, Василина: это белесое, желтоватое, с алыми прожилками – твой жир. А вот, если бы ты заработала больше денежек, мы бы сходили к дяде доктору – и ты вообще бы ничего не почувствовала. А так папе с мамой самим приходится твой жир отсасывать…

* * *

Анна словно видела это воочию. Холодный берег – стылый даже в июле, когда город плавится от жары. Мокрый тяжелый песок – который давит на грудь, стискивает все тело, словно камень. Ты не умерла сразу, маленькая Василина, нет. Ты просто потеряла сознание, впала в кому – в долгий сон, так похожий на смерть. Если бы родители вызвали врача, а не полагались на кустарные методы – поднести зеркальце ко рту, чтобы уловить дыхание, приложить ухо к груди, чтобы прослушать сердце, – если бы они только вызвали врача… Достаточно было всего лишь опытного взгляда, чтобы понять – спасти еще можно. Да, не сразу, но ты бы пришла в себя. Ты бы выжила. Но с карьерой модели было бы покончено. А для родителей это все равно что смерть…

В какой момент произошло это роковое изменение в их мыслях? Когда они вместо ребенка – любимого, холимого и лелеемого ребенка – увидели машину для производства денег и славы? Когда какая-то старушка, заглянув в коляску, умильно проворковала: «Какая принцессочка растет»? Когда какой-то прохожий вежливо ляпнул: «Ах, какая красавица, вся в маму», – одновременно и польстив и заронив в душу семена тщеславия, которые дали уродливые ядовитые всходы?

Впрочем, что теперь задаваться этим вопросом и искать виновных. Тысячам, десяткам, сотням тысяч родителей говорят, что их дети похожи на принцесс и ангелочков, прочат им карьеры моделей и актеров – просто так, походя, как комплимент, даже не задумываясь о смысле этих слов. Но лишь единицы превращают детей в рабов своей мечты.

Кому-то везет, да, – если это вообще можно назвать везением: разрушенное детство, потерянное время и никаких перспектив. Красивые дети не всегда вырастают в красивых взрослых. Не все выдерживают пристальное внимание к себе и большие шальные деньги. Не все умеют жить в обществе. Не все ускользают из поля зрения педофилов… Назвать ли это везением? Или оно находится на одной чаше весов с холодным и тяжелым песком?