Страшное дело. Тайна угрюмого дома

– Может быть. Одному встречаются в жизни все идеалы, а другим – экземпляры самые простые и реальные.

В голосе Шилова прозвучала уже явная насмешка.

Недобро взглянул было на него Смельский, но в это время дверь беззвучно отворилась и на пороге ее показался тот самый старик, которого он встретил, идя на дачу Краевых.

Теперь не было сомнения, что это сам граф Сламота.

Смельский встал.

В ответ на представление его Шиловым граф ответил любезной, доброй улыбкой и дольше, чем следует, продержал его руку в своей, как бы желая, чтобы рекомендуемый подольше постоял перед ним вблизи, дав возможность его старческим глазам разглядеть себя хорошенько.

Это нужно было графу, потому что фамилия Смельского была уже ему не совсем чужда. Ее произнесла ему та девушка, которая приехала на злополучную дачу ухаживать за больной сестрой. Сламота опустился в ловко придвинутое ему Шиловым кресло и несколько мгновений, все пристально глядя на молодого человека, не говорил ни слова, быстро и внимательно изучая его черты.

– Вы уже были там, на даче? – наконец спросил он с тою же грустной и мягкой улыбкой.

Смельский удивился сперва, почему он знает, что он находится в связи с семьею преступника, но потом понял, что это передал графу Шилов, и поспешил ответить утвердительно. Гораздо более оказался удивленным сам Шилов.

Он быстро взглянул на графа, потом опустил голову и старался придумать, почему старик знает фамилию Смельского и все с ним связанное?

– Какое ужасное несчастье! – продолжал граф. – Как молодые люди гибнут из-за пустяков. Какая-нибудь гнусная шайка закоренелых и опытных мошенников затянула этого несчастного Краева, вот он и погиб, и заметьте, он один погиб, а все остальные как в воду канули. Конечно, их и следов тут нет. Они, негодяи, где-нибудь за границей, я даже думаю… знаете что? Может ли он, этот несчастный, назвать их имена, вернее всего, что нет. Он может их и совсем не знать, или знает так мало, что указания его будут вовсе не ценны для правосудия.

Смельский согласился с этим и в то же время почувствовал, что слова этого старика, такие мягкие, такие гуманные и рассудительные, как будто и для него самого открыли новую точку взгляда на это дело.

«Несчастный» и «затянутый в шайку» человек так и предстал в его воображении.

Он видел его слабым, горько кающимся в своем поступке, на который и в самом деле, быть может, вынудила его нужда.

Если бы Смельский теперь стоял за адвокатским пультом, быть может, он и нашел бы в сердце своем то чувство, которое вселилось бы и в сердца судей.

И одновременно он подумал: славный человек этот Сламота, вот бы все были такие.

– А вас, может быть, удивит, – продолжал старик, – почему я сразу, как увидел вас, и заговорил про это дело. Я, батюшка, знаю все, я познакомился с вашей невестой.

Шилов поднял голову и насторожился, но зато Смельский ничуть не был удивлен. Анна ведь так недавно с таким восторгом говорила об этом старике.

Он разделял теперь ее чувство.

– Я сегодня, только час тому назад, от больной, – говорил Сламота. – Ваша невеста очень хорошо сделала, что приехала помочь бедной женщине. И знаете что?… – вдруг быстрым движением повернулся он к Шилову: – Вы, Дмитрий Александрович, совсем не правы в ваших предположениях; в этом уж поверьте мне, старику, я больше вашего видел и света, и людей, и всяких преступников и сообщников. Мое мнение, что госпожа Краева не только не участница этого преступления, но скорее жертва его. Что же касается до того, что она ничего не знала, в этом всем я закладываю голову. Одно мне не нравится, ее выходка с вами.

Смельский удивленно посмотрел на графа и Шилова.

«Какая выходка?» – хотел спросить он, но в это время Сламота продолжал:

– Но вы не должны на нее сердиться. Весьма возможно, что бедняжка говорила это в умоисступлении, чему доказательством и служит ее теперешняя болезнь… Я говорил насчет этого с докторами, и все они согласны со мной.

– Да я ничуть и не претендую на эту злополучную даму! – силясь улыбнуться, ответил Шилов и обратился к Смельскому как бы с пояснением: – Я лежу, болен… вдруг влетает эта самая госпожа Краева… Граф тоже был тут. Влетает и говорит мне, что я сам себя обокрал и чуть не убил… Это могло бы, понимаешь, вызвать хохот, если бы бедняжка, сказав фразу, не упала в обморок.

Смельский тихо покачал головой, граф задумчиво вертел в руках безделушку с письменного стола, и лицо его было полно какой-то мрачной таинственной думы.

Воспоминание об этом случае и так было живо в памяти старика, а теперь он припомнился ему во всех деталях: и взор, и жест молодой женщины, и даже выражение лица Шилова.

Этот факт был единственным мрачным пятном на всей этой довольно несложной истории.

Наконец Сламота поднял голову и первый нарушил царившее молчание, спросив у Смельского, будет ли он защищать обвиняемого, и прибавил, что мадемуазель Анна говорила ему, что будет.

– Да, я попробую, – начал Смельский, – но знаете, граф, тут такое дело, в котором мало поможет чья-либо защита… Улики главное.