Он жалобно тявкнул и выкатился из-под мшистых корней, уверенный, что дерево с этими бесчисленными лицами сейчас подцепит его когтистой веткой и проглотит. Но никто его не схватил. Он открыл глаза и быстро заморгал. Пятна золотистого света корчились у подножия деревьев.
Настало утро. Юли не был даже уверен, что оно настанет.
Стон послышался снова, и Юли догадался, что стонет его собственный живот. После того бельчонка он ведь ничегошеньки не съел. Грязь приросла к шубке, а шкура – к рёбрам. Он вспомнил мамины согревающие слова. Может, он правда настолько тощий, что никакой охотник не захочет его съесть?
Юли принюхался к утреннему воздуху: вдруг почуется её запах? Ничего.
Живот опять заворчал. Надо бы что-то съесть. И поскорее. Он пометил корни дерева, чтобы мама могла его отыскать, и сделал глубокий вдох.
– Идёмте, лапы!
И в первый раз в жизни Юли отправился на охоту.
– Лес полон еды, – громко сказал Юли, словно убеждая самого себя. – А лисы – звери, прежде всего, смышлёные.
К несчастью, ни первое заклинание, ни второе не заставило ни одного бельчонка кувыркнуться с дерева.
Юли поискал в памяти охотничьи уроки, которые мама давала сёстрам:
Прислушивайтесь к кустам: может, кто-то шуршит, что-то грызёт.
Подкрадывайтесь неслышно – пусть добыча выскочит на открытое место.
Примеривайте свои движения к её движениям.
На птицу или белку – морда книзу. На мышь – морда кверху.
Напрыгивайте издалека.
От последнего наставления было мало проку – с тремя- то лапами. Юли не перепрыгнуть и через огненного муравья, пусть даже по ту сторону его ждёт целая куча мышей с распоротым брюхом.
Он поводил ушами, прислушиваясь то одним, то другим. Лес был пронизан звуками: где-то что-то царапали, где-то грызли, где-то рыли землю крошечными лапками. От соблазнительных звуков щекотало нос и подрагивали губы. Но как их поймать? Добыча обитала высоко на деревьях или зарывалась глубоко в землю, её охраняли колючки, шипы и букашки, которые так и норовили укусить в веко.
Он попробовал унюхать устойчивый запах у самой земли, как учила мама. Он принюхивался и принюхивался, пока не стал сохнуть нос – Юли даже перепугался, что он отсохнет совсем.
Никакого толку. Грязь и прелая листва – вот и всё, что можно было учуять.
Он снова плюхнулся набок, готовый покориться судьбе и навеки стать другом сороконожкам.
– Сочно-вкусно! Сочно-вкусно!
Юли навострил уши.
– Сочно-вкусно! Сочно-вкусно!
На макушке дерева щебетала какая-то птица. Юли провёл так много времени в одиночестве, лёжа у норы, пока сёстры задирали друг дружку, что научился понимать многое, о чём поют птицы. Он прислушивался к птичьему щебету, а потом замечал, как птица бросается с высоты на какой-нибудь лакомый кусочек.
– Сочно-вкусно! Сочно-вкусно!
Он увидел, куда смотрит клюв птицы, и принюхался в ту же сторону. В воздухе плыл пряный медный запах, который привёл Юли к раздвоенному у корней стволу дерева. В животе заурчало. Юли облизнул усы. В дупле между половинками дерева было что-то живое. И оно шевелилось.
Юли пригнулся позади куста. Если нос его не обманывает, живые существа внутри были маленькие и беззащитные, а значит, не кинутся в драку. Он согнул книзу переднюю лапу и покачал задними, как – он сам сто раз видел – делали сёстры. Он скакнул со всей силы к дереву, топнув по земле передней лапой.
Юли не учуял маму-опоссума! Она ринулась по стволу вниз, юркнула в дупло и тут же выскочила, держа в зубах троих малышей-опоссумов. Она бросила на Юли убийственный взгляд и унеслась прочь.
От обиды у Юли подкосились лапы. Живот взвыл и умолкать не собирался, а вся съедобная живность, что была поблизости, разбегалась, заслышав шаги лисёныша, тяжёлые и громкие, будто падающие валуны.
3
Снова наступил вечер. Ветки деревьев сжевали небо. Юли, уронив голову наземь, лежал с безучастным взглядом. Живот давно перестал урчать – будто тоже махнул на хозяина лапой.
Ещё крошечным лисёнышем Юли понял, что проведёт свою жизнь в одиночестве. Он никогда не встретит лисичку. Никогда не устроит с ней вместе нору. Он умрёт где-нибудь с голоду один-одинёшенек. Но он никак не предполагал, что этот день наступит так скоро.
Он закрыл глаза и стал ждать, когда пауки и сороконожки обретут в нём свой дом.
Шмг-шмг.
Какой-то запах схватил его за нос.
Шмг-шмг-ш-ш-шмг.
Запах был такой сильный и такой мясистый, что заставил Юли перекатиться на живот. Пахло не новорождённым, голым и беспомощным – хоть сразу на зуб. Пахло теплее.
Юли поднялся на лапы и отправился на запах. Однажды он уже унюхал запах огня – где-то вдалеке загорелись ели и накрыли Валунные Поля дымной тенью. Он припомнил запах потрохов, что растёкся по воздуху, когда сёстры распотрошили сурка. Но этот одуряющий запах лежал где-то посередине – обжигая и соблазняя.
Ш-ш-шмг.
Запах извивался в листве, щекотал Юли нос и манил к себе. Опять заурчало в животе. Капли слюны забарабанили по земле.
Шмг-шмг-шмг.