Страшные истории. Городские и деревенские

Ольга была одинока. Из родственников — только бывший муж, давно уехавший на ПМЖ в Германию. Я нашла фирму, чтобы организовать похороны, оформила место в колумбарии одного из подмосковных кладбищ — уже на следующий день тело Ольги доставили в Москву и похоронили. Эксперт из морга сообщил странное — по всему выходило, что она сама себя задушила. Руками. Сжала шею и не отпускала, пока не перестала дышать.

— Впервые такое вижу, — пожал плечами патологоанатом. — Видимо, она была лунатиком. Обычно у них срабатывает инстинкт самосохранения, а тут…

Через несколько дней после похорон я все-таки наведалась в Тульскую область — хотела забрать Олины вещи и поблагодарить соседа.

Петр Иванович оказался невысоким кряжистым мужиком, с первого взгляда производившим впечатление человека довольно угрюмого. Однако морщинки, лучами расходившиеся от его глубоко посаженных серых глаз, свидетельствовали о том, что улыбка часто появляется на этом дочерна загорелом обветренном лице. Рассказывая об Ольге, он в какой-то момент с трудом удержал слезу — за несколько месяцев успел привязаться к смешливой доброжелательной дачнице, каждый вечер покупавшей у него молоко.

— Добрая она была… Кота вон пригрела. Он сегодня ночью забился под дом и как человек выл. Чувствовал смерть. — Помолчав, Петр Иванович вдруг сказал: — Виноват я перед ней…

— А что такое? Чем виноваты? — удивилась я.

— Дом-то этот давно сдать пытались — все никак охотники на него не находились. Оно и понятно — дачка маленькая, с семьей там тесновато, а одному — скучно.

— Оля как раз искала уединение.

— А домик раньше Клавдии принадлежал, — не обратив внимания на мои слова, продолжил Петр Иванович. — Странная баба была, мрачная. Не повезло ей родиться уродливой. Встретишь такую на улице — перекрестишься. Лицо одутловатое, нос картошкой, глазки злые, губы словно вывороченные. Злилась она все время, недобрым человеком была. Не любили ее в деревне, да и было за что. Идет, даже не поздоровается. До сорока лет дожила, и все одна. А однажды супруга моя заметила, что Клава, вроде, поправилась, да как-то странно. Ноги тощие, а брюхо растет. Спустя несколько месяцев стало очевидно — беременна баба. Где нагуляла — так никто и не узнал, с мужчинами ее не видели. Осенью родила дочку, Аней назвали. Неудачная девка получилась, нервная и тоже злая. Я бы никогда не поверил, что дети такими злыми бывают. Младенчиком была — орала всю ночь напролет. Клавдия ее ненавидела. Моя жена эту Анечку иногда на несколько часов забирала, Клавку жалела. И так жизнь неудачная, да еще такое исчадие ада растет. На мать похожа — глазки маленькие, смотрят недобро. Все старалась в волосы вцепиться и дернуть побольнее. Чтобы клок в кулачке остался. Жена моя говорила — она же не со зла, дите ведь, не понимает. Но я по глазам видел, что все она понимает. Понимает и радуется…. Пяти лет ей еще не исполнилось, как Клавка удавила ее.

— Как? — ахнула я.

— А вот так, — развел руками Петр Иванович. — Запила она. Трудно ей было. И так жизнь не мила, каждый день как каторга, а тут еще Анька орет и портит все вокруг. Зимой это случилось. Кошка наша окотилась, и Клавдия неожиданно попросила не топить одного котеночка — ей оставить. Шут его знает, что это было. Может, впервые в жизни тепла ей захотелось. Отдушины. Забрала котенка, поселила у себя. Любила его очень. Черный котик был, с белым брюшком. Доверчиво по пятам за ней ходил, как собачонка. Ласковый. Ну Анька то ли приревновала мать, то ли просто из злости поступила так. Однажды слышим — Клавка орет, кота зовет своего. Найти не может. А потом вопль раздался, мы с женой все бросили и к ней побежали. Вбегаем в дом — сидит Клавдия на полу, раскачивается, как ненормальная, и мертвый кот на руках. Как тряпочка. «Удавиииила… — стонет, — удавииила!..» Мы ее отпоили чаем, она и рассказала — Анька кота отловила, подушкой его накрыла и ждала, пока шевелиться не перестанет. А когда мать нашла его, мертвого, еще и смеялась…. Надо было нам Аню забрать в ту ночь… Но кто же мог подумать, что Клава так…

— Убила свою дочь?

— Той же ночью. Затащила ее в подпол и там руками голыми удавила. Девчонка и пикнуть не успела. Утром сама милицию вызвала, забрали ее, увезли. Но она даже по этапу пойти не успела, до суда не дожила — повесилась в камере. Да и какая же баба захочет жить после такого…

— Кому же дом достался?

— Сестре ее родной. Мы и не знали, что у Клавдии сестра есть. Такая же страшная, как она сама, только ухоженная, городская. Ногти накрашены, все дела. А глаза — такие же злые. Все думала — продать дом или сдавать… Мы ей посоветовали священника пригласить, а она нас только матюками восвояси отправила. Два года ни продать, ни сдать не могла. А потом появилась ваша Оля. И — вот. — Петр Иванович беспомощно развел руками. — Надо было рассказать ей все, предупредить. Глядишь — беду бы отвел.