Туранская раса является посреднической ветвью между белой, по преимуществу, расой, то есть ариями, и желтой расой китайцев и индокитайцев. Московиты, более близкие к европейцам, чем китайцы, по физическому типу гораздо ближе к китайцам, когда речь идет о моральных и социальных тенденциях.
У арийцев гений изобретательный, индивидуалистичный, религиозный, метафизический. Им свойственно стремление к гражданской и политической свободе, собственность воспринимается как проявление индивидуализма, ценятся сильная личность и дух прогресса. Представители туранской расы отличаются неспособностью приобщаться к религиозным ценностям и культурным идеалам, поэтому они и не являются ни создателями мировой религии, ни творцами шедевров мирового искусства. Отсутствие духа изобретательности и инициативы, неспособность сформировать нацию, неготовность к свободному правлению, слепое подчинение власти, неразвитое чувство индивидуальности, способность к заимствованиям и подражание только внешним формам, стремление к кочевой и общинной жизни, подвижное тело и статичный дух, отсутствие всякого спонтанного прогресса — таковы отличительные свойства представителей туранской расы.
Тягу московитов к подчинению Мартен объясняет именно их природой, точнее, их недоразвитостью, подчеркивая, что такое чувство возникает у народов, находящихся на очень низкой ступени культурного развития.
Уже известный читателю Сигизмунд Герберштейн в своих «Записках о Московии» давал ответ в том же духе: рабство — это качество, имманентно присущее русским. «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе. Ведь по большей части господа перед смертью отпускают иных своих рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам», — писал австрийский дипломат. Как отмечает известный отечественный исследователь О. Ф. Кудрявцев, Герберштейн был первым, кто устанавливал связь типа власти российского правителя с присущими его народу чертами. По мнению А. Мартена, «фанатичное преклонение московитов перед силой, персонифицированной в лице одного человека, есть не что иное, как извращение древней практики почитания патриархальной власти…» Тот факт, что в Европе теории патриархального происхождения королевской власти активно развивались еще в XVII веке в концепциях Роберта Филмера, английского короля Якова I Стюарта, историку Мартену, безусловно, прекрасно известен, однако он предпочитает им пренебречь.
Изначально союз туранских племен, продолжает Мартен, был татарским и ассоциировался у европейцев с именами Аттилы, Чингисхана, Тамерлана и османскими султанами, а в эпоху Петра Великого и его преемников приобрел европейские черты. В результате «московиты стали еще более опасными, потому что они начали притворяться европейцами».
Как видим, Мартен активно развивает глубоко укоренившееся к тому времени в сознании европейцев мнение о русских (в его интерпретации — московитов) как о нации подражателей, которые могут копировать у Европы только внешние формы, не вникая в суть вещей и не в силах их постичь.
Если европейская жизнь, отмечает Мартен, «базируется на трех источниках: христианстве, рыцарстве и современной философии с принципами права, свободы и гуманизма», то Московия, внешне христианская, «так и не впитала в себя вполне подлинный дух христианства, который упорно подменялся суеверием, невежеством и в особенности раболепием клира. Ее высшие сословия не знали рыцарского достоинства. Что касается философии, то обыкновенно они просто повторяют уже существующие идеи без всякой веры в их истинность и выражая чувства, не испытывая их…»
Московия, по словам Мартена, переняла христианство и славянский язык, «однако полностью сохранила обычаи, нравы и идеи, совершенно чуждые славянам, равно как и другим европейцам». При этом даже под игом монгольских владык Московия не прекращала мечтать о завоевании славяно-русских земель. В итоге «московские цари не успели еще отряхнуть с себя пыль монгольских степей, как уже стали мечтать о всемирной монархии».