По улицам Венеции, в вечернийНеверный час, блуждал я меж толпы,И сердце трепетало суеверней.Каналы, как громадные тропы,Манили в вечность; в переменах тениКазались дивны строгие столпы,И ряд оживших призрачных строенийЯвлял очам, чего уж больше нет,Что было для минувших поколений.И, словно унесённый в лунный свет,Я упивался невозможным чудом,Но тяжек был мне дружеский привет…В тот вечер улицы кишели людом,Во мгле свободно веселился грех,И был весь город дьявольским сосудом.Бесстыдно раздавался женский смех,И зверские мелькали мимо лица…И помыслы разгадывал я всех.Но вдруг среди позорной вереницыУгрюмый облик предо мной возник.Так иногда с утёса глянут птицы, —То был суровый, опалённый лик.Не мёртвый лик, но просветлённо-страстный.Без возраста – не мальчик, не старик.И жалким нашим нуждам не причастный,Случайный отблеск будущих веков,Он сквозь толпу и шум прошёл, как властный.Мгновенно замер говор голосов,Как будто в вечность приоткрылись двери,И я спросил, дрожа, кто он таков.Но тотчас понял: Данте Алигьери.
Демон самоубийства
Своей улыбкой, странно-длительной,Глубокой тенью чёрных глазОн часто, юноша пленительный,Обворожает, скорбных, нас.В ночном кафе, где электрическийСвет обличает и томит,Он речью, дьявольски-логической,Вскрывает в жизни нашей стыд.Он в вечер одинокий – вспомните, —Когда глухие сны томят,Как врач искусный в нашей комнате,Нам подаёт в стакане яд.Он в тёмный час, когда, как оводы,Жужжат мечты про боль и ложь,Нам шепчет роковые доводыИ в руку всовывает нож.Он на мосту, где воды сонныеБьют утомлённо о быки,Вздувает мысли потаённыеМехами злобы и тоски.В лесу, когда мы пьяны шорохомЛиствы и запахом полян,Шесть тонких гильз с бездымным порохомКладёт он, молча, в барабан.Он верный друг, он – принца датскогоТвердит бессмертный монолог,С упорностью участья братского,Спокойно-нежен, тих и строг.В его улыбке, странно-длительной,В глубокой тени чёрных глазЕсть омут тайны соблазнительной,Властительно влекущей нас…1910