Страшный человек

Одиночная камера два на три метра вмещала откидные нары, вмонтированный в приступок унитаз и железную раковину на торцевой стене рядом с дверью. На ночь полка нар откидывалась вниз, как горизонтальная дверь, и упиралась на вмонтированную трубу, накрытую стальным квадратом сантиметров десять на десять, днем труба служила стулом.

Тимошин удавился, привязав веревку к вмурованной в стену петле крепления спального места. Петля возвышалась над полом на полтора метра, сам покойник висел, поджав колени и касаясь пальцами ног окантовки нар. От его головы до пола не было и метра высоты.

— Отснять всё, каждый миллиметр, — скомандовал Токарев эксперту.

Николай Иванович наклонился к телу и внимательно рассмотрел его. Лицо самоубийцы цвета земли, на нем запечатлелось страдание. Ярко выделялся огромный открытый рот, полный кривых гнилых зубов. Позой он напоминал опасную бескрылую горгулью изо рта которой вот-вот забьет струя воды. Лицо казалось вздутым. Выпученные глаза словно готовы были моргнуть.

— Чего набились? — озлобленно обернулся Токарев к коллегам. — Работы нет? Прошу вернуться к своим обязанностям! — он снова повернулся к телу. — Так. Следов борьбы не вижу. Что это у нас на шее? Кровь возле петли? Веревочку из канта простыни сплел. Кто ему простыню дал?

— Положено, Николай Иванович, — ответил старший новой смены.

— По закону?

— Ну да.

— Ну, молодцы! Пытался петлю ослабить, вот как цеплялся, до крови себя разодрал. Или не хотел умирать, или передумал по дороге. Так, под ногтями кровь, — он перешел к двери. — Вроде следов отмычек не видно. Ладно. Тут сфотографируйте всё — тело и камеру, замок на экспертизу. Осмотрите всё внимательно, каждый миллиметр, отпечатки снимите. Тщательно только! Тело снять — и на экспертизу. Родственникам надо сообщить. По факту будет назначена служебная проверка. Я к себе.

«Скорее всего, удавили хлопчика, — размышлял Токарев. — Не похож он был вчера на самоубийцу. Жить хотел, „чтоб мыслить и страдать“. Кто-то надеется обрубить ниточку. Кто? Вопрос. Однако всё гораздо серьезнее, чем я думал. Совсем другой подход виден, основательный и затратный. За всей историей стоит кто-то очень серьезный, обладающий большими возможностями. Надо начинать разматывать с участкового. А если это не участковый? Вдруг Первис ошибся? Мало ли кто мог поручить продать кольцо. Хотя Тимошин при упоминании участкового дрогнул. Следовало дожать его вчера, мой косяк. Теперь пробить связи Тимошина по его делу и с кем сидел, с кем дружил на зоне. Возможно, земляки есть. Сколько работы! Сколько времени надо!»

Начало недели, а он будто месяц без отдыха отработал. Пора, пора на заслуженный. Не те силы уже, не тот азарт.

Зазвонил телефон.

— Да, Леночка, доброе утро. Что? Уже готово? И фотка и ножик? Хорошо, слушаю. Заключения пока не надо, говори. Есть совпадения? Так, ага, — он написал на пустой странице ежедневника: «ф-3, н-1». — Спасибо, дорогая. Нет, больше пока поручений нет. Распечатки и посуду потом занеси мне. Всё, давай!

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и просидел так несколько минут. Не двигаясь и почти не дыша. Думал: как жаль, что природа не наградила мужчин способностью плакать от отчаяния и обиды на несправедливость жизни. Он бы заплакал. Рыдал бы, корчась от горя и размазывая обильные слезы по щекам. Было отчего: на ноже отпечатки Изотова.

Девять часов. Время утреннего доклада руководителю. Говорить или нет? Артема Изотова надо брать. Дома в постели, и никуда бегать не надо. Вмешается его папа, начнет говорить, скажет про деньги, которые они мне передали, — и всё, конец фильма. А ведь Изотов-старший с нашим полковником хорошо знаком, на охоту вместе ездят. Попал! Доигрался! Что же делать?

Позвонил Котляр.

— Опаздываешь, Николай Иванович. От меня в управлении доклада ждут, задерживаешь. Им в Москву докладывать. Понимать должен, не первый день. Давай, жду. У нас на всё про всё полчаса осталось.

— Разрешите совещание наедине, товарищ полковник, вы и я. Есть деликатные моменты.

— Хорошо, Только быстрее.

— Есть!

Токарев глубоко вздохнул, задержал воздух, выдохнул и постучал в дверь начальника. Он всё решил для себя.

— Думаешь, убили?

— Думаю, да, Федор Викторович. Или убили, или принудили повеситься. Он мужичок-то слабенький, одно слово — Дохлый. Могли нажать, допустим, даже по телефону. Кто-то из второй смены, возможно, замешан. Федоров разбирается. При необходимости можно и самоубийство установить. Да, кстати, у Тимошина семьи нет, разведен, только мать, она в пригороде в деревне живет. Ей сообщили уже.

— Сообщили — молодцы. Давай по существу. Что получается-то в итоге? Твое видение.

— Я еще не всё доложил, товарищ полковник. ФМС проверило личность Урбанюка Михаила Михайловича, которого зарезали на Проектируемом.

— Я помню, давай говори.