Страшный Париж

— Вы думаете, в самом деле? Но тут многое спорно. С одной стороны, Арабелла принадлежит все же по крови к моей расе — черная кровь всегда сильнее белой. И ее детство знало негритянские песни на старой плантации под Новым Орлеаном… Нет, она не могла порвать целиком со своей средой. С другой же стороны… Знаете ли, настоящие дикари часто умеют бороться с колдовством, именно потому, что оно для них реальная сила. Но те, кто подпал целиком под влияние европейской цивилизации, недостаточно верят в него, чтобы с ним бороться… да и приемов не знают… Не верит их рассудок, внешний, верхний слой; а подсознание хранит память об опыте прежних поколений в своей глубине. И оно — прекрасная почва для чародейства.

В лице Ле Генна, вероятно, отразился испуг, так как Сандоваль остановился и рассмеялся.

— Я говорю вам все это откровенно, потому что ведь, в конце концов, вы не можете возбудить против меня процесса за занятие чернокнижием? В наше-то время, инспектор! Что бы сказала пресса! К примеру, «Юманите»! Какой запрос в Палате Депутатов… Но, — и он снова перешел к серьезности, и даже короткий спазм прошел по его лицу, — я не уступлю ее другому! Белый, пусть он ищет среди белых… Она одной крови со мной.

Ле Генн повел плечами.

— Для чего вы впутываете сюда расовый вопрос? Я уверен, мадемуазель Дюпюи не придает ему никакого значения, как не придавал бы я… Здесь просто борьба двух мужчин за женщину, вот и все…

— И в этой борьбе все средства допустимы! — отрезал негр, кладя конец разговору.

♦♦♦

Я чувствовал, что на этот раз Олега не придется убеждать быть откровенным. Он сам горел желанием излить душу и с нетерпением стремился начать свой рассказ.

— Зайдем, выпьем кофе? К Дюпону? Нет, давай в «Шопп Паризьенн», тут будет подешевле.

Вокруг волнами плавал туман от папирос, чужих и наших. Нервным движением Мансуров никак не мог потушить окурок в пепельнице, и я с сочувственным непониманием смотрел на его бледнеющее лицо и судорожно сжимающиеся пальцы.

— Но в чем, собственно, дело, если ты ей тоже нравишься? Что у вас стоит поперек дороги? — недоуменно спросил я.

— Если бы я мог объяснить тебе! Если бы я мог объяснить это себе самому! Мне кажется порой, что я схожу с ума.

— Что еще за вздор!

— Слушай, я постараюсь все рассказать по порядку. Ах, чего бы я не дал за совет, за выход из положения! Я встретил Арабеллу на одном кружке в Сорбонне, пять месяцев назад. Мы разговорились, ну и… Я ее проводил домой, и она меня пригласила заходить в гости; так мило и просто, по-товарищески! Первые встречи были сплошным удовольствием. Но потом…

Он остановился и проглотил сдавливающий горло ком.

— Однажды вечером я шел в ее отель. Она живет совсем недалеко от меня, около Одеона. Вдруг я почувствовал себя плохо. Что-то отвратительное: тошнота, слабость, головокружение… словом, я повернул обратно… и, придя к себе в комнату, сразу поправился снова. Ладно, мало ли чего бывает. Но то же самое произошло раза три подряд. В последний раз я решил справиться с собой и лучше прийти больным, чем не прийти вовсе. Очень удачно: едва я вошел в ее дом, все как рукой сняло. Но в следующий раз, и вообще потом…

По его лицу прошло страдание.

— Попробуй себе вообразить… Я ее люблю, бесполезно сомневаться. Но когда я около нее, когда я хочу взять ее руку или подойти к ней ближе, меня вдруг охватывает беспричинное отвращение… меня вдруг отталкивает от нее точно какая-то чужая, непонятная сила… Отчего? Откуда это может идти?

Я недоуменно покачал головой.

— Может быть, — рискнул я через минуту, — как американка, она слишком по-другому смотрит на вещи, чем мы? Например, на Россию? Может быть, что-нибудь в ее манерах тебя шокировало, и ты, не отдавая себе в этом отчета…

— Нет, ничего подобного на деле нет. Ты видел Арабеллу: она такая воспитанная, такая деликатная, как немногие девушки в Европе. И наоборот, представь себе, она с большой симпатией относится к русским, не признает большевиков и много меня расспрашивала о России… нет, объяснение не в этом.

— Тогда, — вымолвил я не без колебания, — не мог ли бы это быть расовый инстинкт? Я сам никогда не был в таком положении, но, может быть, то, что она наполовину негритянка…

Кулак Олега ударил по столу с такой силой, что другие посетители кафе с неодобрением повернулись в нашу сторону.

— Как ты можешь только говорить такие вещи! За кого ты меня принимаешь? Ведь мы с тобой русские в конце концов; а когда у русских были подобные предрассудки? Клянусь честью, мне абсолютно наплевать на ее происхождение; и если бы и был в том какой грех, чем же она виновата, что родилась с такой кровью, а не с другой?