* * *.
В прошедшем столетии в Киеве скончалась женщина лет тридцати, Мария Николаевна. В двадцать лет она была выдана замуж за мастерового Андрея Петровича. Через год после свадьбы ее мужа забрали в солдаты, и бедная молодая женщина, прожив после этого года четыре скромно и честно, увлеклась потом соблазнами и стала вести греховную жизнь. Духовный отец Марии Николаевны нередко уговаривал ее покаяться в прежних проступках и начать жизнь по-другому, но всегда получал кроткий ответ:
– Постараюсь, батюшка, исправиться, постараюсь.
Но несмотря на ее обещания и, без сомнения, действительное старание исправиться, поток соблазнов и искушений снова увлекал ее в грех. Таким образом, бедная женщина провела немало лет то в грехе, то в раскаянии, то опять в грехе. Но вот однажды к Марии Николаевне, которая лежала на смертном одре, позвали духовника.
– Давно ли она больна? – спросил батюшка.
Ему сказали, что она уже три месяца страдает водянкой и часто о чем-то грустит и плачет.
Во время исповеди духовник нашел Марию Николаевну в сердечном сокрушении и в великом, почти радостном уповании на милосердие Спасителя. Она рассказала, что за эти три месяца своей болезни она много страдала от угрызений совести при воспоминаниях о своих грехах и при мысли, что не воспользовалась в свое время наставлениями своего духовного отца и одного благочестивого старца-странника, что не могла исправиться от своей слабости. Нередко она доходила до уныния и полного отчаяния, но в то же время, при этих мрачных помыслах, чувствовала, что какой-то голос говорил в ее сердце: «Ты лучше поплачь о своих грехах! Господь милосердный простит тебя, ведь у Него милости больше, чем в море капель».
Это был голос благости Божией, призывающий душу к покаянию и дающий надежду на милосердие Спасителя к грешным. И Мария Николаевна плакала от глубокого покаянного чувства целые дни и ночи и еще молила Господа даровать ей целое море слез. И ей становилось легко на душе после многих и обильных слез.
– В прошлую ночь, – прибавила она, – особенно тяжело было мне. Враг силился отнять у меня всякую надежду на спасение. Я томилась и уже не знала, что делать. Но вдруг, не знаю, в сонном ли забытьи или наяву, мне явился старец, которого год тому назад я приняла к себе больного и изможденного, покоила как отца, а после его выздоровления обшила и, отдав ему на дорогу свою шубенку, проводила, слушая его мудрые наставления и прося его молиться о мне, грешной. Этот старец сказал мне строгим голосом: «Мария, ты грешишь еще и против Божьего милосердия? Пострадавший за наши грехи разве радуется погибели бедных грешников? Или не знаешь, как милостиво Он принимал и прощал великих грешников, прибегнувших к Его милосердию! Молись и надейся. Посмотри на меня. Вот и я представляю Ему в ходатайство за тебя успокоенную тобой мою старость и эту одежду, которая драгоценней царских порфир, узнаешь ли ее? Она одна у тебя и была, но ты пожертвовала ею ради Христа Спасителя и ради любви к ближнему. Неужели ты думаешь, что у Спасителя меньше любви для тебя, чем сколько ты могла оказать ее для странного нищего и для Него?»
Тут я пристальнее вгляделась в старца и увидела на его кротком и светлом лице радостную улыбку, а моя шуба блистала на нем подобно солнечным лучам. «Мир тебе, дочь моя», – сказал мне старец и скрылся…
С тех пор, батюшка, я ощущаю в себе какое-то дивное необъяснимое спокойствие и, предчувствуя свой близкий конец, хочу исповедаться во многих и тяжких моих грехах и получить ваше благословение и прощение в том, что я, многогрешная, не слушалась ваших советов и наставлений. Простите, батюшка, простите меня, Бога ради, или я вовек буду плакать об этом!»
Что тут оставалось делать духовнику, как не плакать вместе со смиренной и кающейся грешницей, уже омывшей многими слезами глубокого сердечного раскаяния свои грехи, уже оправданной перед судом Взявшего грехи мира?!
Мария Николаевна в тот же вечер скончалась в мире. Вскоре после ухода духовника она простилась со всеми и больше уже не говорила ни с кем ни слова, потому ли что лишилась языка или потому, что своими мыслями была в глубине своего пламенеющего любовью сердца… Никто не видел и не слышал, как она предала Господу свою смиренную душу.
Некто из святых сказал: «Смирение и любовь – это два великих крыла, на которых возносятся на Небеса».