Страсть и скандал

Девушка не смотрела на него. Устремила твердый взгляд вперед, и он осторожно протянул руку — не мог более сопротивляться соблазну разрешить пальцам погладить складку ее длинной амазонки. Всего лишь раз, и рука бессильно упала. Пусть она не смотрела, зато смотрел он. И видел, как глаза ее сомкнулись, как падающая звезда, предзнаменование счастья.

Когда они добрались до гарнизона, сумерки сгустились. Он ждал, пока дети не въедут в ворота первыми, а затем увлек Катриону в сторону, где под высокой кирпичной стеной английского анклава гнездились глубокие тени. Снял ее с седла, и она обвила руками его плечи, когда он помогал ей встать на землю, медленно соскальзывая в его объятиях. Она будто не желала нарушить прикосновения своих рук к нему, не меньше, чем он не хотел ее отпускать.

— Танвир Сингх, — произнесла она его имя, и в это миг ничего он так не хотел, как сказать правду и просить назвать его Томасом. Только один раз. Только для того, чтобы услышать, как его имя слетает с ее губ, когда он поцеловал ее в первый раз.

— Это так странно. Я чувствую… Я хочу… — Ее голос был шепотом смущенной надежды, и смолк, не решаясь назвать ту потребность, что вспыхнула между ними как жаркий разряд молнии в грозу.

Но он знал, чего она от него хочет, даже если сама она этого не понимала.

— Да. — Только это и сумел он произнести, прежде чем пьянящая смесь вожделения, сдерживаемого лишь неимоверным усилием воли, и радости напитала его кровь, как весенний ливень, что заставляет реку выйти из берегов.

Потому что Катриона подняла на него глаза, и в них сияла ее искренняя душа, как бледная луна в бездонном небе. И он понимал, что поцелует ее во что бы то ни стало.

Но она была так молода, так доверчива, и он должен был знать наверняка.

— Мэм, — начал он. И позволил себе наслаждение произнести ее имя — удовольствие почувствовать на губах вкус граната. — Катриона. Я твой друг. Поэтому скажу тебе правду — она в том, что я очень, очень хочу тебя поцеловать. Но ты для меня запретна.

Она не пыталась отрицать эту правду. Вместо этого спросила:

— Почему?

И в тихом ее голосе впервые послышался жалобный отголосок боли.

— Разве не вы говорили, что в глазах Бога все мужчины и женщины равны? Почему мы не можем даже поцеловаться?

Потому что, если он начнет ее целовать, возможно, уже не сможет остановиться.

— Потому что законы устанавливает не Бог, а люди.

Но он не особо чтил законы. Большую часть своей жизни провел он как Танвир Сингх, который эти законы презирал. Поэтому в опровержение всего, что сам только что сказал, он склонил голову и коснулся губами ее губ с такой уверенной готовностью, что от неожиданности она ахнула.

Широко раскрыв глаза, она изумленно смотрела, как он уверенно завладевает ее ртом. Ее губы были мягкими — очень, очень мягкими и уступчивыми, двигаясь осторожно и неуверенно. Он не сделал больше ничего — просто не отрывал от нее губ, познавая ее вкус постепенно, выпивая ее маленькими глотками, ни разу не зайдя слишком далеко. Это она протянула к нему руки, вцепилась в рукава, чтобы удержать возле себя, чтобы он не вздумал уйти. Так что он не делал попытки оставить ее, пока сама не опомнится и не оставит эту затею — целоваться во мраке наступающей ночи.

Но она не хотела ничего понимать. Она поцеловала его в ответ, подчиняясь тихому ритму сладких ощущений, которые он, несомненно, возбудил в ней. Когда ее глаза закрылись, чтобы не расплескать удивительные ощущения, а кончики ресниц, как крылья бабочки, пощекотали его щеку, он сдался.

Руки потянулись дотронуться до нее, чтобы коснуться нежной твердости плеч под пышными складками рукавов, чтобы прижать к груди. Поощрить ее желание. Просить довериться ему в ожидании наслаждения.

Физическая страсть разгоралась в ней медленно, прирастая сотыми долями, едва уловимыми признаками. А он вел ее вперед, продлевая поцелуи, покидая податливую мягкость ее губ ради медленных скольжений вдоль длинной шеи, дразня ртом напряженную жилку, проводя пальцем по краю глухого ворота платья. Обнаруживая под плотным кружевом воротника прямую как стрела линию ключицы. Обрушивая на ткань жар своего желания, мало-помалу проникая сквозь ее слои, чтобы добраться до таящейся под ними кожи.

Ее голова запрокинулась, даруя позволение уступить пьянящему удовольствию. Его руки скользнули вверх по ее шее, проникли в волосы, взвешивая в ладонях тяжесть хрупкого черепа. Большие пальцы, погладив щеки, заставили ее раскрыть губы.