Страсть Северной Мессалины

Тут же Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов дал Зотову первое поручение. Чрезвычайно довольный новым положением, он первым делом отблагодарил своего покровителя – светлейшего князя Григория Александровича, сделав ему дорогой и весьма многозначительный подарок: золотой чайник с надписью на французском языке: «Plus unis par le coeur que par le sang». Фраза сия означала «Более соединены по сердцу, чем по крови» – и могла считаться и знаком прощания с патроном, службу у которого Александр оставлял, и благодарностью за протекцию, приведшую к такому головокружительному возвышению, и своеобразной клятвой верности на будущие времена. Забегая вперед, можно сказать, что интересам Потемкина Дмитриев-Мамонов станет служить искренне и ревностно, отваживаясь даже на серьезные ссоры с его весьма сильным противником Алексеем Орловым. «Сашенька тебе кланяется и тебя любит, как душу, и часто весьма про тебя говорит», – напишет Екатерина «светлейшему». Михаил Гарновский, доверенное лицо Потемкина и управитель его делами в Петербурге, постоянно державший князя в курсе придворных событий, передаст ему: «Преданность Александра Матвеевича к его светлости можно смело назвать примерною в свете». И уверит: «Все делается по желанию его светлости».

Однако еще пара слов о чайнике и столь значительной надписи на нем. Во французском арго и во французской эротической литературе (скажем, у популярных в то время и во Франции, и в России Де Буффлера, Вольтера и Шарля Бови) слово «сердце», le coeur, имело также значение женского естества. В таком случае надпись приобретает весьма галантный оттенок… Получается, патрон и его протеже породнились через лоно государыни!

Что и говорить, Красный кафтан оказался весьма востер и сообразителен, а не токмо проворен на sapienti sat[9], как говорится.

* * *

Императрица протянула руку и нашарила на стене кнопку. Сколько раз нажимала ее, сколько раз поднималось зеркало рядом с ее ложем… Сколько раз тянулись оттуда мужские руки, которые охотно принимали ее в свои объятия.

Сейчас кровать за зеркалом пуста.

Приподняв свечу, императрица всмотрелась в небрежно брошенные простыни так пристально, словно хотела увидеть спрятавшегося в этих складках «свинопаса».

Но нет, она и так знает, что его здесь нет. Отсиживается в своих покоях. Якобы стеснение в груди. Якобы дышать ему невмочь… а доктора прогнал. Да и нужен ли доктор с его «окулярами» и клистирной трубкой? Простым глазом, без всяких очков, видно, что совершенно здоров паренек, только притворяется.

Это его Захар Константинович Зотов так прозвал – паренек. Императрица сначала хохотала – ей показалось это весьма трогательным, – и только потом уловила она в этом слове фальшь.

Паренек… паренек… лживое словечко. Такое же лживое, как он сам.

Захар Константинович недавно обмолвился, мол, паренек жалуется, что при дворе жить очень скучно и что между придворными людьми почитает он себя так, как между волками в лесу. А само житье свое называет тюрьмою.

Императрица при этих словах обмерла. Однако она хорошо умела притворяться. Конечно, Зотов видел ее всякой, но не настало еще время даже ему показать, как ее ранило услышанное.

– А чего же это он скучает? – спросила легко. – Что хочет, то и делает. Ни в веселье, ни в работе я его не стесняю. Другое дело, что работать ему не слишком-то охота. Лень. Неужто и веселиться тоже лень? У нас то бал, то театры, то иные развлечения.

– Говорит, будто после всякого публичного собрания, где есть дамы, к нему привязываются и ревнуют, – пробормотал Захар Константинович, делая вид, что сметает с кофейного столика несуществующие крошки.

– Да? – вскинула брови императрица, а больше ни слова не сказала.

Ч-черт… она и в самом деле была ревнива. Ну не смешно ли? Она, властительница судеб человеческих, с ума сходила, если замечала его неравнодушный взгляд, направленный в сторону. Иной раз она ощущала такую неуверенность в себе, что хотелось отбежать куда-нибудь в сторону и заплакать. Только чтобы никто не видел, чтобы никто и догадаться не мог…

Так было всегда. Она всегда помнила, каким образом достался ей престол, помнила, что не по праву занимает свое место. У нее не было другого выхода, и все же… И все же ей казалось, что каждый имеет право быть с ней непочтительным. А она со всеми была любезна, избыточно, пожалуй. «Не по-царски», – как ворчит иногда Захар.

И ей слишком часто приходится напоминать себе, что она была вынуждена поступить так, как поступила. Ее вынудили спасаться любыми средствами. И она спаслась.

Но до сих пор ей приходилось напоминать себе о том, через что она прошла, прежде чем решилась на то, на что решилась.

– …Ваше императорское величество, молю вас успокоиться и поразмыслить!

Принц Георг Голштинский, дядя императора Петра III, в отчаянии глядел на сутулую спину племянника, который стоял, глядя в окно, и резко водил смычком по струнам скрипки. Извлекаемые им звуки больше напоминали взвизгивания заживо обдираемой кошки.

Император был очень не в духе.