Страсть тайная. Тютчев

Острый и беспощадный на язык Гейне едва сдерживал себя, чтобы ненароком не выставить на посмешище ремесло своего друга-драмодела. Но ограничивал себя язвительными замечаниями лишь в узком кругу, к примеру в доме Тютчевых.

А может, какая-либо острота и упорхнула из сих стен? Элеонора и её сестра были осторожны: их неосмотрительность могла дорого обойтись не только Генриху, но и Тютчеву, а значит, им самим. Но ведь уютный тютчевский салон, который создала в своём доме очаровательная Нелли, стал желанным местом для многих любителей новизны, в том числе и для местных красоток. А какая же из них, ставя собственный успех в обществе превыше всего, не воспользуется тем, чтобы не разнести по городу то, что она слышала сама из уст знаменитости?

Беспощадные остроты и, более того, прямые и нелицеприятные политические высказывания Гейне, безусловно, могли отрицательно сказаться на его мюнхенской карьере. Однако к этим причинам несомненно следует прибавить и антиеврейские настроения, уже тогда нет-нет да проявлявшиеся в Германии.

Но надежда не покидала поэта. Даже уехав из Мюнхена, Гейне не оставил мысли добиться положительного решения своей судьбы и прибегнул не к чьей-нибудь, а к помощи своего русского друга.

«Я должен вам написать, — обратился он в письме к Тютчеву, — быть может, вы сумеете быть мне полезным...

Вам известно положение дела о назначении меня профессором. Прилагаю письмо, которое я написал Шенку и которое прошу вас тотчас же любезно ему передать.

Навестите его через несколько дней — ведь он знает, что вы мой истинный друг... Вы дипломат, вы легко сможете так разузнать о положении моих дел, чтобы Шенк и не подозревал, что я просил вас об этом и не счёл себя свободным от обязательства написать мне лично... Он знает, что для суда потомства это будет иметь значение.

Ещё одно слово. Скажите главному приказчику коттовской литературно-эстетической лавки в Мюнхене (его имя Витмейер), что я прошу его, если он получил для меня письма, отослать их во Флоренцию».

Нет, минуло с той поры чуть ли не более четырёх лет, и Гейне давно уже покинул не только Италию, но и своё более или менее постоянное пристанище — Гамбург. Ныне, кажется, след его обозначился в Париже. И хотя переписка как-то сама по себе сошла на нет, Тютчев тем не менее постоянно следил за тем, что выходило в свет из-под пера давнего мюнхенского знакомца.

Так, недавно Тютчев с большим интересом прочитал новые главы «Путевых картин», в которых неожиданно для себя нашёл отзвук былых своих разговоров с поэтом-бунтарём.

В тридцатой главе третьей части своих «Картин» Гейне писал: «...в удивительной смене лозунгов и вождей, в этой великой борьбе обстоятельства сложились так, что самый пылкий друг революции видит спасение мира только в победе России и даже смотрит на императора Николая как на знаменосца свободы».

Да, поэт в этом своём прозаическом отступлении, помещённом в «Путевых картинах», вновь неожиданно и смело противопоставляет Россию Англии, где Великая хартия вольностей, на его взгляд, гарантирует только личные свободы. «Если сравнить в смысле свободы Англию и Россию, то и самый мрачно настроенный человек не усомнится, к какой партии примкнуть. Свобода возникла в Англии на почве исторических обстоятельств, в России же — на основе принципов». И если Англия «застыла в своих, не поддающихся омоложению, средневековых учреждениях», то «принципы, из которых возникла русская свобода или, вернее, на основе которых она с каждым днём всё больше и больше развивается, — это либеральные идеи новейшего времени; русское правительство проникнуто этими идеями, его неограниченный абсолютизм является скорее диктатурой, направленной к тому, чтобы внедрить идеи непосредственно в жизнь; это правительство не уходит корнями в феодализм и клерикализм, оно прямо враждебно силам дворянства и церкви; уже Екатерина ограничила церковь, а право на дворянство даётся в России государственной службой; Россия — демократическое государство, я бы назвал её даже христианским государством, если употреблять столь часто извращаемое понятие в его лучшем космополитическом значении: ведь русские уже благодаря размерам своей страны свободны от узкосердечия языческого национализма, они космополиты или по крайней мере на одну шестую космополиты, поскольку Россия занимает шестую часть всего населённого мира».

Как оказались созвучны эти слова с нынешними настроениями русского дипломата, направляющегося с ответственною миссией в дружественную и близкую по духу Грецию! Именно здесь, в Элладе, столкнулись два противоположных устремления, два мировоззрения — Англии и России. Одно — алчное и эгоистическое, другое — открытое и бескорыстное, почитающее свободу для других народов превыше собственных интересов.

Вряд ли тютчевское путешествие сложилось бы успешно, не окажись рядом с ним в порту Триеста знакомого баварского дипломата. Он также направлялся в Грецию и сумел уже договориться с командиром австрийского военного корвета о том, чтобы его взяли на борт.