Страсть тайная. Тютчев

«Вице-канцлер хуже тестя Иакова, — объясняя сложившееся положение, писал Тютчев своему другу, младшему Гагарину, — Тот, по крайней мере, заставил своего зятя работать только семь лет, чтобы получить Лию, для меня срок был удвоен. Они правы, в конце концов. Так как я никогда не относился к службе серьёзно, — справедливо, чтобы служба также смеялась надо мной. Пока положение моё становится всё более и более фальшивым... Я не могу помышлять о возвращении в Россию по той простой и превосходной причине, что мне не на что будет там существовать, с другой стороны, у меня нет ни малейшего разумного повода упорно держаться службы, которая ничего не обещает мне в будущем. Боюсь, как бы недавнее злосчастное происшествие также не способствовало ухудшению моего положения. В Петербурге могут вообразить, что перемещением меня из Мюнхена они окажут мне очень большую услугу, но это вполне ошибочно. Я охотно покинул бы его при условии действительного повышения, иначе...»

Одно могло заставить забыть о тревогах — хотя бы на короткое время оказаться в России. Но где взять денег, чтобы отправиться туда со всею семьёю?

Без ощущения своей вины перед Элеонорой, без мучительного содрогания при виде того, как она страдает, Тютчев не мог смотреть на свою жену. Но, в отличие от мужа, сама жена принялась действовать решительно. Её боль обернулась деятельностью. Она знала, что только родители мужа будут способны протянуть им руку помощи — сочувственной, но в первую очередь и материальной.

«Любезная маменька, в вашем письме есть слова, которые заставили биться моё сердце и вызвали слёзы на моих глазах, — написала Элеонора Екатерине Львовне, как только получила от неё письмо, что они, родители, готовы выслать деньги, чтобы только увидеть у себя дорогих и милых Фёдора и Нелли с их крошками-дочерьми. — Неужели это возможно — чтобы этой зимой мы все соединились в Петербурге?.. Признаюсь, именно теперь эта возможность привлекает меня более чем когда-либо. Не знаю, что тому причиной — тяжёлые дни, которые я провела в Мюнхене, или всё то неприятное и ложное, что заключено в положении Теодора, но пребывание в этом городе мучительно-тягостно мне, и я живу лишь надеждой на то, что так или иначе всё должно измениться...»

Приехать в Россию удалось лишь в середине лета 1837 года. Единственный, с кем с радостью встретился Тютчев, был Вяземский — так мало оказалось у него петербургских знакомых.

Ещё не схлынуло оцепенение, вызванное дуэлью и смертью Пушкина, и Тютчев не мог не откликнуться на эту потерю:

Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..

В глубине души Фёдор Иванович для себя уже решил: по-видимому, придётся укореняться здесь, на родине. И уже начал входить в круги интересных ему людей. Но неожиданно судьбе оказалось угодным сделать новый поворот, и ранним утром восьмого августа 1837 года, оставив семью на попечение родителей, Тютчев отправился в Турин. Ему предоставлялось место старшего секретаря русской миссии в Сардинском королевстве.

18

«Турин. 1/13 ноября 1837

Любезнейшие папенька и маменька, полагаю, что теперь вы уже получили первое письмо, написанное мной отсюда, и это письмо, надеюсь, вполне успокоило вас на мой счёт. Ещё раз простите за беспокойство, которое я мог вам причинить. Вот уже около месяца, как я в Турине, и этого времени было достаточно для составления мнения о нём, вероятно, окончательного. Как место, как служба, словом, как средство к существованию — Турин несомненно один из лучших служебных постов. Во-первых, что касается дел, то их нет. Любезность Обрезкова по отношению ко мне не оставляет желать ничего лучшего — и вот тут я не смогу в достаточной мере загладить свою вину за предубеждения, которые возымел против него, доверившись общественному злословию. Жалованье, не будучи значительным, всё же составляет 8000 р., что же касается здешних цен, то они таковы, что, обладая этой суммой в двойном размере, семья может кое-как просуществовать. Сверх того я имею надежду с будущей осени остаться поверенным в делах в течение целого года. Это положительная сторона дела. Но как местопребывание, можно считать, что Турин — один из самых унылых и угрюмых городов, сотворённых Богом. Никакого общества. Дипломатический корпус малочислен, не объединён и, вопреки всем его усилиям, совершенно отчуждён от местных жителей. Поэтому мало кто из дипломатических чиновников не почитает себя здесь в изгнании, — например Обрезков, который — после пятилетнего пребывания здесь и несмотря на превосходные обеды, которые он даёт, на три бала в неделю во время сезона и на свою хорошенькую жену, — не смог привлечь достаточно народу, чтобы составить себе партию в вист. Так же обстоит дело со всеми его коллегами. Одним словом, в отношении общества и общительности Турин совершенная противоположность Мюнхену. Но, повторяю, это, может статься, самый удобный способ заработать 8000 р. в год.