Страсть умеет лгать

— Митя, подожди! — бежит за ним девчонка. Одета она так же неброско, как и ее внешность. Как-то… провинциально. Такое бесформенное платье в мелкий цветочек не надела бы даже моя бабушка.

Она догоняет парня и хватает его за рукав. Тот останавливается, с брезгливой гримасой отцепляет ее тоненькие пальцы и презрительно бросает:

— Не смей меня трогать!

— Митенька, но как же… Ты же… я…

— Я же сказал тебе — все кончено. Ты мне не интересна. Я тебя никогда не любил. Хватит меня преследовать!

— Митя! — ахает девчонка. И снова цепляется за его руку. — Я люблю тебя, жить без тебя не могу!

Он пытается вывернуться, но несчастная повисает на его руке, глотая слезы.

— Пожалуйста! Митенька, пожалуйста! Ты обещал!

И отлетает от размашистой пощечины, падает на асфальт.

— Пошла вон! — багровеет от злости красавчик, в котором уже нет ничего красивого. Кривится самодовольное лицо, брызжут слюной капризные губы. — Ты мне отвратительна!

Он отворачивается и быстрым шагом устремляется к сверкающим огнями стеклянным дверям бутика. И не слышит, как девчонка шепчет разбитыми в кровь губами:

— Ты обещал… Я беременна, Митя… Как же я теперь…

“Дальше! Это не я, я не мог вырасти таким!” — бьется в ушах рассерженный голос Димы.

И снова мелькают безнадежные картинки жизни маленького калеки. Иногда он выглядит года на три старше, но не больше. И вдруг меня до пронзает непереносимая догадка, что вероятности, где парализованный Дима доживет хотя бы до десяти лет, — не существует. Это так жестоко, что мне самой хочется заорать: “Хватит! Стоп!”. Но я — лишь беспомощный наблюдатель.

Если я так устала, то что сейчас происходит с Димой? Каково ему это смотреть?

И вдруг я каким-то невероятным образом слышу голос Михаила: “Для него это игра, он иначе воспринимает увиденные вероятности, не всерьез. Но он устал. Перерыв!”

Ассистентка подняла щиток с моего лица, протянула высокий стакан с укрепляющим чаем. Повернув голову, я увидела, что бледный и очень серьезный Дима в соседнем кресле пьет молочный коктейль с сиропом, а перед ним сидит на корточках Палыч и что-то говорит так тихо, что невозможно разобрать слов. Я заметила, как намокли колечки кудряшей на виске ребенка и окончательно распереживалась. Имеем ли мы право подвергать ребенка такому испытанию? Если невозможно изменить судьбу, то зачем о ней знать?

Почувствовав мой взгляд, Дима повернулся и громко отчеканил:

— Если в том кино обо мне не будет тебя, мам Эль, то я больше не стану его смотреть.

— У него дар, точно вам говорю, сэр, — пробормотал Палыч, встав с корточек. — А значит, существует вероятность, где он…

— Стоп, — оборвал его управляющий. И тихо добавил: — Не сбивайте поиск. Выбор должен быть чистым. И окончательным, — на этих словах он почему-то взглянул на меня так пронизывающе, что я поежилась от озноба. На что он намекает? Что хочет сказать? Ведь сейчас Дима выбирает свое будущее, свое место в Мультивселенной. Разве нет?

— Понимаю — кивнул Палыч. — Держись, малыш, держись за себя! и, потрепав мальчика по вспотевшей кудрявой голове, отошел в сторону.

Михаил улыбнулся, смягчив лицо, и скомандовал:

— По коням!