Страсть умеет лгать

Я откинулась на спинку кресла, на мое лицо опустился щиток, и понеслось… Так не должно быть! Неужели Артур и Михаил правы, и это мое появление в этой реальности в чужом теле, в чужой жизни — что-то непоправимо изменило, нарушило естественный ход вещей? Ведь Дима родился уже после, через девять месяцев без двух недель, и врачи говорили, что роды у Лары были принудительными, потому что она пыталась убить себя и нерожденного ребенка. Как связаны моя и Димина жизни?

Я уже не столько вглядываюсь в мелькающие перед глазами картины вероятностей, сколько погружаюсь в себя, чувствую как во мне нарастает протест и оглушительно бьется сердце, грозя взорвать изнутри грудную клетку.

И внезапно что-то происходит, словно с оглушительным звуком лопается струна, устав от беспросветной безнадежности. И меня охватывает радостное предчувствие. И созвучно с ним, через миг, прорвав какую-то толстую, в сотни, тысячи жизней, плотную как стена связку реальностей, мир меняется так, словно капсула с “камерой” перескакивает в иную вселенную.

“Стой! — выдыхает в моих мыслях Дима.

Камера послушно замирает на вырванной из череды вероятностей картинке, приближает ее и оживляет.

— Мама! — кричит белокурый кудрявый мальчик с синими глазами и ямочками на пухлых розовых щеках и бежит куда-то, распахнув руки как крылья. Он чуть младше Димы, но может быть, это лишь на контрасте непривычно счастливых детских глаз с тем умудренным страданиями взглядом племянника, к которому я привыкла. — Мамочка вернулась!

— Куда, пострел! Осторожно, сынок, никуда теперь наша мама от нас не денется! — смеется позади мужской голос, и невидимый зритель, чьими глазами я смотрю на сцену, оглядывается на обладателя смутно знакомого баса.

У меня перехватывает дыхание. Это же Эдик! Ненавистный Эдик! С огромным букетом белых роз, белозубой улыбкой и таким сияющим взглядом, какого я никогда, никогда, никогда у него не замечала. Он, раскинув руки как для объятий идет вслед за мальчиком и смеется:

— Идите скорее к нам, наши девочки!

Камера, мимо которой он проходит (или наблюдатель), поворачивается за ним, и я успеваю заметить на ступенях лестницы явно больничного здания почти незнакомую, красивую женщину в изящном платье и соломенной шляпе с полями, обнимающую за талию более юную копию себя. Мать и дочь. Моя живая и прекрасная мама Анжелика Андреевна и я — бледная, с полураспущенной косой и невероятной радостью в синих очах. И с большим свертком на руках, украшенным кружевным уголком и пышным розовым бантом. Сверток дергается и разражается пронзительным писком.

— Ого, какая мощь! — смеется Эдик. — Певицей будет!

— Мама, папа сказал, там моя сестричка! — радостно вопит Димка.