Страсть за кадром

До Бретт доходили слухи, что Малколм подцепил СПИД, но время от времени она слышала подобные сплетни почти обо всех сколько-нибудь известных мужчинах, работающих в этой области. Неожиданно ей стало холодно, словно отключился кондиционер. Она открыла дверь в сад и села на складной стул, стоящий между орешником и кленом. Воздух был настолько плотным и влажным, что ее кожа сразу же покрылась влажной пленкой. Белка спрыгнула с ограды на нижнюю ветку клена, нарушив гармонию колокольчиков, свисавших с дерева. Их перезвон напугал и прогнал ее.

Малколм вызывал у Бретт различные чувства: и благодарности, и боли. Когда она на него работала, он мог сделать день таким адским, что она во сне слышала его крики, безжалостные, уничтожающие речи. А потом он приглашал ее в кабинет, закрывал дверь и часами делал разбор ее пленок, давая советы. Это Малколм направил ее в Европу и убедил стать фотографом и поверить в себя.

И поэтому ей было, особенно больно, когда она вернулась в Нью-Йорк, а он отверг ее. При их случайных встречах он также ядовито издевался и метал едкие стрелы. Но сейчас она не могла поверить, что он умирает.

Бретт стояла у палаты Малколма и готовила себя к тому, что сейчас увидит. На двери появился предупреждающий сигнал, написанный красными буквами: инструкция, которая предписывала надевать резиновые перчатки при телесном контакте, применять кислород, запрещала все горючие материалы, обязывала персонал больницы аккуратно пользоваться шприцами и другими медицинскими отходами.

Бретт открыла дверь. Она услышала тяжелое дыхание, переходящее в хрип, а затем почувствовала крепкий и сладкий запах гардений. Малколм никогда не был крупным мужчиной, но сейчас он выглядел крошечным и хрупким подростком. Он спал, и она тихо встала у его постели. Сетка была поднята с обеих сторон, как у детской кровати. Одна рука лежала поверх одеяла, а трубка, приклеенная к середине его предплечья, вела к склянкам с глюкозой и физиологическим раствором, висевшим на металлической подставке. Кто-то привязал пушистую розовую ленту в центре его изголовья, и ее концы спадали на пол.

На его прикроватном столике в хрустальной чаше плавали три гардении.

Разглядывая его, такого тихого и спокойного, Бретт стало не по себе. В воспоминаниях ее Малколм всегда был в движении. Словно прочитав ее мысли, он открыл глаза, долго приходил в себя, затем у него начался дикий приступ кашля. Бретт чувствовала, как ее собственная грудь разрывается от его спазм. Наконец он откинулся на подушки.

- Сластена? - спросил он хриплым голосом.

- Да, Малколм, это я, - сказала Бретт.

- У меня во рту пустыня. Не подашь мне чашку с водой? Только сначала надень перчатки, они в ящике, - поспешно сказал он и закрыл глаза.

Сдерживая слезы, Бретт в перчатках налила в чашку воду и развернула одну из соломинок, стоящих веером в пластмассовой чашке. Бретт поддерживала чашку, пока он не закончил потягивать из нее.

- Иногда я бывал дерьмом.

- Ерунда, Малколм.

- Нет, Бретт.., я был злым. - Приступ кашля остановил его, потом он продолжил:

- Злым на весь мир, злым на себя, злым на тебя, за то, что ты такая хорошенькая, талантливая и молодая.

Бретт сняла перчатки и погладила его по волосам.

- Фозби считает тебя талантливой. Сходи к ней. Она даст тебе работу, сказал он, слабо улыбнувшись.

- Конечно, я скажу ей, что это ты меня послал, - сказала Бретт легкомысленным тоном, на какой только была способна в эту минуту.

- Хорошо. - Он отдохнул немного:

- Бретт.., мне же еще не время умирать.

- Я знаю, - единственное, что она смогла сказать. Она дотянулась до его руки и крепко ее сжала.

- Теперь мне надо поспать, - прошептал Малколм, и его глаза медленно закрылись.

***

- Они нормально себя вели на протяжении всей церемонии, - похвалила Лизи.

- Это потому, что они все время спали, - вычислил Джо.

- Это ничего не значит. Они были тихими, потому что мои крестные дети самые лучшие дети на свете, - настаивала Бретт, делая коктейль "Кровавая Мэри".

Кланы Таит и Паэул собрались сегодня в гостиной у Бретт.

В это утро Эмма, наряженная в белое батистовое платьице с оборками на лифе, розовыми цветами вокруг шейки и в таком же чепчике, принадлежавшем еще ее матери, и Камерон в белом полосатом, отделанном кружевом костюмчике, принадлежавшем еще его отцу, крестились в церкви, а их крестными родителями стали Бретт и Дэвид.

На торжества все собрались у Бретт, и она выполняла свою первую официальную обязанность крестной матери - переодевание детей из крестильных нарядов в повседневную одежду.

Последние пять дней были головокружительными. Чтобы отпраздновать окончание работы Бретт над двумя выпусками "AVI", прозвище американской "Вуаля!", Дэвид пригласил ее сбежать на четыре дня на виллу на Ямайке. У них не было людей, кто бы прислуживал им, и не было сторожей, кто бы охранял их. Красивая белая веранда, выходившая на море, была местом их ленивых завтраков, а по вечерам они разговаривали, читали или дремали на террасе. Это был прекрасный, идиллический отдых, который окончательно утвердил Бретт в том, что ее любовь к Дэвиду не фантазия.