Страсти и скорби Жозефины Богарне

Весь ужин Каролина молчала, что ей не свойственно. Бонапарт, желая точного соблюдения этикета, не стал глотать еду за свои обычные четырнадцать минут; напротив, он старался не торопиться, побуждая нас доедать каждое блюдо до конца. После десертов (Каролина проглотила большой кусок миндального пирога с сыром, восемь фиг и почти весь поданный к столу грюйер) я предложила перейти в гостиную и выпить кофе. Бонапарт так быстро вскочил со стула, словно распахнулись двери его тюремной камеры. Я же намеренно позволила Каролине выйти из комнаты впереди себя.

Когда все расселись в гостиной, дворецкий внес на подносе кофейный сервиз.

— Я буду ячменную воду, — сказала Каролина.

— Ты нездорова? — спросил Бонапарт сестру.

— Какое тебе дело до моего здоровья? — с такой злостью огрызнулась она, что дворецкий едва не опрокинул поднос. Предмет ее раздражения недолго оставался тайной: почему родные сестры Бонапарта обречены на безвестность, тогда как чужаки осыпаны почестями?

— Верно, — поддакнула ей Элиза, ставя свою чашку.

— Жены Жозефа и Луи — не чужие нам, — с восхитительным спокойствием произнес Бонапарт. От меня, однако, не ускользнуло нервное подергивание мышцы его бедра.

— Жюли и Гортензия — не Бонапарты, но все равно княгини, тогда как твои родные сестры — никто!

— Я раздаю почести так, как считаю верным, — ответил Бонапарт, — а не так, чтобы удовлетворить ваше личное тщеславие.

— Ты думаешь, мне побрякушек не хватает? Меня заботит положение моих потомков, их будущее, — с горечью сказала Каролина.

— Твои дети не…

— Твои племянники и племянницы, родная кровь, — перебила его Каролина, — будут простолюдинами! Ты этого хочешь?

Я поднялась с места и закрыла окна. Ни к чему, чтобы о ссоре писали в газетах.

— Можно подумать, я лишил тебя короны нашего отца, покойного короля, — с сарказмом заметил Бонапарт.

— Хочешь, чтобы я кланялась Гортензии? — взвизгнула Каролина.

— Или Жюли? — поддержала ее Элиза, презрительно улыбаясь.

— Ты лишаешь чести своих кровных родственников! — С этими словами Каролина поднесла тыльную сторону ладони ко лбу и осела на пол среди вздувшихся юбок.

— Каролина! — растерявшись, Иоахим смотрел на жену, распростертую у его ног.

Мопсы, увидев перед собой человеческое лицо, пришли в восторг и стали его лизать. Каролина не отвечала мужу, и я поняла, что на этот раз она не притворяется.

— Боже правый, Бонапарт!

Я послала дворецкого за нюхательными солями. Бонапарт опустился на колени рядом с Каролиной, потряс ее за плечо и попытался поднять.

— Поднесите спирт к носу, — сказала я, но в этом уже не было нужды; веки ее затрепетали.

Потрясенный Бонапарт сел на пятки.

— Я об этом подумаю, — пообещал он своей семье.

— А как же мой муж? — тут же спросила Каролина, присаживаясь.

2 июня, целый день в Мальмезоне

— Княгиня Каролина? Весь Париж потешается! — сообщила Тереза, трепеща веером, надушенным ароматом севильского апельсина. — Она прогуливается по улицам так, будто и вправду королевских кровей. Но вас народ любит! Все только и говорят о том, что вы рождены быть королевой.

А вот это вряд ли…

12 июня, Сен-Клу

Сегодня Бонапарт совещался три часа с особым консулом.

Люди приходят и уходят. То и дело слышу слово «коронация».

Без даты

Будет коронация. Уже назначена дата — 14 июля, в День взятия Бастилии.

Всего через месяц!

Без даты

Какое облегчение! Дата коронации перенесена на 9 ноября (18 брюмера).[140]

19 июня

Империя строится по спискам: завтра объявят о том, кто какую должность будет занимать при дворе, церемония принятия присяги — через две недели, вскоре после чего все приступят к исполнению своих обязанностей. И вот вам пожалуйста — настоящий королевский двор.

1 июля, Париж

«Королевский двор» официально открылся этим утром, хоть и не слишком удачно. Мои недавно принявшие присягу аристократки-фрейлины в оцепенении наблюдали за происходящим. Они рады вернуться во дворец, в привычную обстановку, но их смущает темп, в котором здесь все делается. Бонапарт настаивает, чтобы соблюдалось каждое положение придворного протокола, но… как-нибудь поскорее: он не может тратить на формальности целый день, ему надо заниматься делом. Поэтому освященные веками коленопреклонения происходят в ускоренном порядке.

Приехавший к нам на ужин Фуше наблюдал за всей суетой с улыбкой.

— Полагаю, этого следовало ожидать, — заметил он, когда одна из служанок столкнулась в дверях с лакеем, и фарфоровое блюдо с перепелами, которое она несла, полетело на ковер.

— Вот как? — улыбнулась я и распорядилась принести из погреба три бутылки нашего лучшего шампанского. Бонапарт только что объявил о восстановлении Фуше в должности министра полиции: нам было что праздновать.

— Фуше — новый владелец Гробуа, — объяснил Бонапарт, отрывая от хлеба горбушку.

— Замка генерала Моро? — удивилась я. Мне хорошо (пожалуй, даже слишком хорошо) был известен этот замок; про себя я называла его «обителью предателей».[141]