Страсти и скорби Жозефины Богарне

Я нашла ее в ватерклозете с фарфоровой плошкой на коленях; рядом был Луи. Она раскраснелась, на лбу выступили бусинки пота.

— Все хорошо, мам, — проговорила она, видя мое беспокойство, и повернулась к Луи:

— Сказать ей?

— Гортензия снова беременна, — кивнул Луи.

Услышав эту новость, Каролина вся побагровела. У нее такая кожа, что жар лица проступает даже из-под толстого слоя белил. Она переглянулась с Иоахимом и слегка выпучила подведенные краской глаза.

— Замечательно! — лучезарно улыбнулась она, постукивая пальцем по прилепленной на подбородок мушке. — Такая неожиданность…

Под конец вечера Луи предложил тост. Они с Гортензией возвращаются в свое королевство, сказал он, поэтому должны со всеми попрощаться.

— Будем здоровы! Будем здоровы! — воскликнул Жером, проливая вино на свою новую, обожающую его супругу.

— Будем здоровы.

— Будем здоровы!

— Ваше здоровье, — эхом отозвалась я, слабея от опасений.

На фоне Бонапартов моя крестная дочь Стефания немного витала в облаках, но в целом вела себя сдержанно благодаря строгому воспитанию мадам Кампан.

Без даты

Плохая новость: у Гортензии предрасположенность к чахотке.

— Вы хотите сказать, она уже больна? — обеспокоенно спросила я доктора Корвизара. От этой болезни умирают!

— Вернее, она может заболеть, — ответил тот. — Нет сомнения, что она поправится, но меня смущает, что климат Голландии может быть слишком… — Он поморщился. — Влажный климат может…

— Повредить ее здоровью?

— Особенно в ее деликатном положении. — Прокашлявшись, доктор продолжил: — И ребенок меня тоже беспокоит. Он слабенький, зачем рисковать понапрасну?

Не приведи, Господи!

19 сентября

Луи уехал в Голландию один, без жены и сына.

— Но мы расстались в ссоре, — всхлипывала Гортензия.

— Доктор Корвизар все ему объяснил, верно? Насчет опасностей.

— Не знаю. Луи со мной даже не поговорил!

Воскресное утро

Вчерашний бал, который задавала Каролина, потрясал своей роскошью: канатоходцы и акробаты, целая миниатюрная деревня в саду. Когда Каролина и подвыпивший Иоахим провожали невесту Жерома к точному подобию ее летнего домика, хористы в крестьянских костюмах пели традиционные песни ее страны.

Конечно, это был триумф; Каролине хотелось удостовериться, что Бонапарт знает обо всем, что она сделала для умножения его славы. Тут же мне сообщили по секрету, что эта мерзкая женщина уже запустила слух о том, что Гортензия ждет ребенка от некоего мсье Деказа.

В тот же день, без четверти пять пополудни

— Кажется, я нашла причину неудовольствия Луи, — сказала я дочери. — Ты знаешь мсье Деказа?

— Он был на водах, носил траур после смерти жены.

— Кажется, кое-кто разносит слухи, что он отец ребенка, которого ты носишь.

— Мсье Деказ? — Гортензия наморщила нос. — Это… это безумная мысль, мам.

— Согласна. Я сама была в ярости. Но это объясняет, почему Луи был так зол. Если бы вы…

— Ничего это не объясняет! Как Луи мог поверить такой напраслине?

— Ну… — Я понимала, каково это — терзаться муками ревности; понимала, к каким необдуманным поступкам побуждает это чувство.

— Достаточно мужчине скользнуть по мне взглядом, и Луи уже убежден в моей неверности. Никогда его не прощу!

— Но, Гортензия, тебе не кажется, что, вероятно…

— Никогда! — вскричала моя дочь и бросилась к дверям.

Я не позволила ей выбежать из комнаты.

— Пусти! — потребовала она.

— Но я хочу знать правду, Гортензия.

— Тогда я скажу тебе правду! — срывающимся голосом возопила она. — Но это не то, что ты думаешь! Правда состоит в том, что Луи меня терзает! Он нанимает людей, чтобы шпионили за мной. Он устроил настоящую слежку. Всякий мой выезд, по его мнению, преследует романтические цели, даже поездка к умирающей родственнице! По ночам он подслушивает у меня под дверью, вскрывает мою почту. Я живу все равно что в монастыре. Знаешь, с чего начинается каждый день в моем доме? С обыска моих чуланов. Разве так должен относиться мужчина к своей жене?

Я молчала и, оцепенев, слушала эту исповедь о годах пытки. Я не могла поверить своим ушам, но рассказ Гортензии объяснял, зачем Луи окружил их дом высокой стеной и выставил часового под окном ее спальни.

— Прости, Гортензия, — вот все, что я могла сказать. Если бы только я знала! Если бы она открылась мне прежде!

— Хочешь услышать, мам, что Луи о тебе рассказывает? Он говорит, что ты шлюха. Что ты мне не мать, теперь моя мать — мадам Летиция, а та меня терпеть не может. Говорит, что всякое проявление моей любви к тебе — для него все равно что удар ножом. Луи вечно в ярости. Стоит мне поговорить с мужчиной, Луи тотчас начинает грозить, что проткнет его шпагой. Я никогда не изменяла ему, мам, но он обращается со мной, как с преступницей, — всхлипывала моя дочь. — Всякий раз, как я пытаюсь сделать ему приятное, он находит во мне что-то такое, что ненавидит, в чем сомневается. Он свою собаку любит больше меня! Я не могу это больше выносить. Пожалуйста, не заставляй меня возвращаться к нему. Для меня это смерть!