Страсти и скорби Жозефины Богарне

Она, стоя на коленях в купальне, стирала белье. Ее юбка, сделанная из мешка из-под муки, намокла. Под кустом сирени сидели, наблюдая за ней, два мопса. Рядом разгребала землю курица.

Начинался дождь. Мы укрылись под деревом, усыпанным зелеными апельсинами. Мопсы жались к ногам Мими.

— Помнишь, как мы ходили к хижине колдуньи? — сказала я.

— Думаешь, забуду? — Мими, желая отогнать курицу, бросила в нее камешком.

— Я никогда не говорила тебе одну вещь, — сказала я и замолчала. Дождь пошел сильнее, теперь капли проникали сквозь крону апельсинового дерева. Мне стало немного нехорошо, как бывало всегда, когда поднимался ветер. — Старуха сказала, что Катрин положат в землю до ее следующего дня рождения, а он в декабре. Мама говорит, что Катрин…

— Катрин ходила к колдунье?

— Пока я сидела в подвале.

— Ты мне об этом не говорила!

— Я обещала молчать.

— Ну ты даешь…

— Мама говорит, что Катрин… — Слезы душили меня, мешая говорить. — Что, если пророчество колдуньи сбудется? — сказала я. — Ты не можешь его изменить?

— Отменить?

— Да!

Мими уперлась подбородком в колени и задумалась.

— Сбор Конго, — наконец сказала она.

— Да, — сказала я, вдохнув. Правильно составленный сбор Конго может помочь…

Весь день я помогала Мими собирать ингредиенты: жабу (ее убила Мими, не я), корень ча-ча, листья момбина и волосы, которые я извлекла из расчески Катрин.

— Все это надо зарыть под деревом мапау, — сказала Мими, обвязывая пучок красной ниткой: бесплодные женщины используют такие во время ритуалов вуду. — При лунном свете.

— Я не смогу, — сказала я. — Ночью никак.

— Если не поднимать глаз, то это безопасно.

— Мама.

Мама не верит в колдовство, но боится духов вуду.

— Тогда я сама, — сказала Мими.

— Одна? — спросила я, восхищаясь ее отвагой.

Не знаю, в котором часу Мими забралась ко мне в комнату через окно.

— Я сделала это, — шептала она, тряся меня за плечо, чтобы я проснулась. Я едва видела ее в темноте. — Я закопала сбор. — В шелесте дождя я услышала барабаны.

— Ты вся промокла, — сказала я, трогая ее за руку.

— Мне надо идти. — Мими плотнее повязала платок на голове. — Начинается встреча.

Я смотрела, как Мими спускается вниз по манговому дереву, пока она не исчезла в темноте. Меня стало знобить, я почувствовала слабый запах сигары. Дрожа, я закрыла темное окно и задернула шторы.

16 октября

Когда я проснулась, в доме было тихо, только плакала мама да отец что-то говорил усталым голосом.

Я прошла на цыпочках в комнату Катрин. Она лежала там неподвижно, одна, никто не обмахивал ее пальмовым листом, никто не молился. Я смотрела на ее грудь, на веки, но движения не было, только тишина.

Я пыталась заставить себя прикоснуться к ней, разбудить, но не смогла. Спотыкаясь, я пошла по коридору к себе в комнату. Катрин умерла. Меня всю затрясло.

Я вылезла из окна, спустилась по манговому дереву и побежала к хижинам рабов. Мими спала на соломенном тюфяке. Она открыла глаза и оглядела меня мутным взглядом.

— Ты же обещала, что сбор поможет! — закричала я и стукнула ее кулаком.

— Ох… — Она крепко схватила меня за руки повыше запястий.

— Ну сделай же что-нибудь! — рыдала я. — Сделай, чтобы она вернулась!

Мими тоже заплакала.

— Ох, моя крошка, моя бедная крошка, — стенала Мими. Она обняла меня, укачивая, и шептала: — Ну все, все, успокойся.

Семь часов пополудни

Дождь перестал.

— Это благословение, — сказала мама. Глаза ее блестели.

Она омыла Катрин ромом с ног до головы, одела в праздничное платье и положила на лоскутное покрывало. Отец велел нам с Манет сходить за цветами. Все утро мы приносили в дом букеты роз, красного жасмина, орхидей и жимолости. Мама вплела орхидеи в волосы Катрин, а другие цветы красиво разложила вокруг нее.

— Как она прекрасна, — сказала Манет.

Но так неподвижна.

Мама пыталась вложить Катрин в руки лучшее свое распятие, железное с крошечным рубином посередине, но распятие не держалось и соскальзывало на пол.

— Довольно! — сказал отец. Мне кажется, ему не нравилось, что мама так суетится.

Тогда мама положила крест на грудь Катрин, там он и остался.

После полудня стали собираться соседи; все они разинув рты смотрели на наши истертые половики. Потом в двух каретах и фургоне мы по грязи отправились в Труа-Иле, на кладбище за церковью. Дорога была ужасна, но стояла такая жара, что мы не решились отложить похороны ни на день. Одна из лошадей упала, завязнув в глубокой грязи, несколько раз приходилось останавливаться и вытаскивать застрявшие кареты.

Когда гроб опускали в могилу, солнце уже заходило. Когда забивали крышку, колени у меня подогнулись. Да Гертруда помогла мне подняться на ноги. Всю дорогу домой вокруг нас кружили светлячки. Кружили и кружили.

Уже поздно. В воздухе чувствуется приближение дождя. Слушаю шум ночного бриза в кроне мангового дерева у меня под окном, стрекот цикад.

Преподобный Дроппит сказал, что Катрин в раю, что она с Богом. Но я чувствую ее присутствие в ветре, в темных тенях. Вспоминаю ее слезы и думаю: «Почему Ты забрал Катрин! Почему не меня!» Биение моего сердца — как тяжкий грех.