Страсти лебединого болота

А пикты в своих пещерах,

в Шотландии глуши,

курили сушеный вереск,

балдея от души.

Толкли они смеси в ступке,

чтоб был позабористей бред.

Чего они сыпали в трубки

главнейший был их секрет.

Может, и мухоморов,

или другой фигни.

Поэтому очень скоро

вымерли все они.

Бывало, севши кучно,

курили всей семьей

Ведь вечерами скучно

в пещерах под землей.

По слухам, вставляет вереск,

смешанный с чем-то умно́,

в сто раз круче, чем херес

и ледяное вино.

Пришел король Шотландский,

безжалостный к врагам.

Узнал про этот способ

понравится богам.

Рычит шотландец зверем:

"Опять в краю моем

цветет медвяный вереск

а мы винище пьем."

Но вот, согласно эдикту,

ведут к королю старичка,

на вид совершенно пикта:

обкуренного торчка.

Король сказал: «Открой-ка

секрет ваш. Озолочу.

Мне надоела попойка.

Я покурить хочу»

Ответил пикт: «Как два пальца!

Хули той тайны, бля.

Нужны человечьи яйца.

И лучше всего — короля.

А лучше бы яйца пикта,

Шотландца хуже уже

Но это вроде реликта.

Мы, бля, вымерли же.

А чтобы сильней вставляло

не жмоться, себя веселя.

Яйца двух сотен вассалов

заменят одно — короля.

И не жалей приближенных,

коль надоело вино.

Я и свои бы отдал,

но я их скурил давно.»

И вот, под гудение горнов,

стоны слышны и плач.

У четырех сотен придворных

яйца отрезал палач.

От боли зелено-сини

дети Шотландской земли

старому пикту в корзине

яйца свои принесли.

Как раз во дворце королевском

замер последний крик.

И эхом ему ответил,

балдея, торчок-старик:

Выглядит вроде жутко,

но ты посмеяться изволь:

Ведь правда, прикольная шутка

вышла, братец король?

Кури ты что хочешь, зая!

Я, видишь ли, просто псих.

Состава смеси не знаю.

Балдею от шуток своих.

Скифские нескладушки

"Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы

… Держали щит меж двух враждебных рас

Монголов и Европы!

…Привыкли мы, хватая под уздцы

Играющих коней ретивых,

Ломать коням тяжелые крестцы…" А. Блок «Скифы»

-

«Скифы» — древние племена в Северном Причерноморье (VII в. до н. э. — III в. н. э.). то есть в Европе и за 1000 лет до татаро-монгольского нашествия

Энциклопедический словарь "История Отечества"

–

Я скиф, и, Саша Блок сказал:

Я также «азиат»

Географ в обморок упал.

Но я не виноват.

Перед монголом щит держал,

грозил ему мечом.

Историк в обморок упал,

Но я здесь ни при чем.

Я всадник, очень молодец:

По десять раз на дню

Уздой ломаю я крестец

Ретивому коню.

Сей миф присочинил дебил

для девок из Дворца.

Степняк бы за коня прибил

ломателя крестца.

Не подсказали мудрецы

из Питерской шпаны:

не на крестцах висят уздцы –

с обратной стороны.

Насчет раскосых жадных глаз-

Другой расхожий миф.

Ведь Саша Блок — шалун у нас,

Сам — азиатский скиф.

Свечные страсти

На «Зимняя ночь» (Свеча горела на столе) Б. Пастернак

В литературе я давно

ходок не новый.

Поэтов знаю по кино

и Пугачевой.

Не то, чтоб мозгом, − мозжечком,

по зову тела,

ценил я с детства высоко

"Свеча горела"

Подруге раз, среди зимы,

сказал нахально:

— А что, могли б вот так и мы, −

со свечкой в спальне?

На стол поставим мы свечу,

окно завесим,

тебя я, милка, научу

любовных песен.

И тень падет на потолок

объятий близких,

скрещенье рук, скрещенье ног,

и все по списку…

Сказала милая: "Хочу!

И сильно очень!"

И вот, на столике свечу

зажгли мы ночью.

И при свече процесс пошел:

скрестились руки,

мы туфли сбросили на пол

с отменным стуком…

Но, в потолке ли был порок,

в свече ли дело,

скрещенье ног на потолок

лезть не хотело.

Тень зависала у окна,

у стенки (малость)

но только к потолку она

не поднималась.

На стол залезли мы потом,

и там, в итоге,

над самой свечкою, с трудом,

скрестили ноги,

чтоб тень легла на потолок,

по Пастернаку.

А я ведь сжечь мошонку мог

себе, однако.

И так скажу вам, господа,

об деле этом:

Нигде, ни в чем и никогда

не верь поэтам!

Еще одна попытка

На "Воздушный корабль" М.Ю. Лермонтов

По паковым льдам океана,

где пẚзорей блеск в небесах,

скрипит броневик одинокий

на мощных литых колесẚх.

Ничто ему снежные бури,

разводы, дрейфующий лед,

И молча в одной амбразуре,

как пенис торчит пулемет.

Не видно знамен пролетарских,

плакатов не видно вокруг,

лишь кое-где белые мишки

со льдины срываются вдруг.

А в гордой столице России

разлегся, немножко смердя,

безмозглый (итог биопсии)

труп доброго Вовы. Вождя.

Лежит он в большой пирамиде

у самой Кремлевской стены

и Вовиным Слову и Делу

молились России сыны.

Прославили Вову народы:

Мол, был всех мудрей и добрей.

И строили царство свободы:

колоний и труд лагерей.

Народней Вождя и милее

чем Вова и быть не могло.

За это он был в Мавзолее

упрятан за бронестекло.

И чтобы из этой гробницы

случайно вдруг не улизнул,

стоял на виду у столицы

Кремлевских ребят караул.

А рядом попрятались в стенке,

порядок и благость блюдя,

генсеки и прочая пенка,

что делала дело вождя.

И парни кремлевские бают,

Что полночью, под юбилей,

во тьме броневик подъезжает

под самый под тот Мавзолей.