Страсти по Фоме - книга 2

— Пригласите на свадьбу? — горько усмехнулась Мария. — Мне иногда кажется, что вы оба сумасшедшие. Или… — Она посмотрела на Ефима. — Или вы проводите над ним эксперименты, Ефим, а не лечите!

— Мари-ия?!

— Прощайте!.. — Она захлопнула дверь.

Фома проснулся. Мири спала, прижавшись к нему всем телом, сковав его. Он осторожно высвободился, но заснуть уже не мог… Что это за сон, который преследует его? Что это за женщина?.. Нет, уже не уснуть!.. Он выскользнул из-под одеяла, стараясь не разбудить девчонку, ее любопытство и назойливость были бы сейчас поперек.

Докторская келья была через две двери.

— Кто?..

Недремлющий страж, чего ты караулишь? Когда ты спишь?.. Фома отворил дверь. Доктор сидел на подоконнике, закинув ногу, скорее всего, он даже не ложился, оборотень.

— С ума сошел? — лениво спросил он, не шелохнувшись. — А если тебя видели?

— Тагда придетца притварятца да канца, мой слаткий!..

Доктор хмыкнул:

— Кто тебе поверит?

Фома уселся в кресло, вытянул ноги, расслабил мышцы.

— Поверят, у меня в номере осталась женщина, а я — у тебя! Мы оба в теме, шестьдесят девятые.

— Женщина это улика против тебя, да еще какая!

— Док, ничего не было, она подтвердит.

Ничего смешнее и удивительнее из уст Фомы Доктор не слышал… светская беседка.

— Что с тобой случилось, ты не болен?

— Да, Доктор, вылечите меня… — Фома выпрямился в кресле и оттянул нижние веки, закатив глаза. — Что у меня там?.. Какие-то странные сны. Мне постоянно снится женщина, которую я не знаю. Причем, не знаю, кто она такая, даже там, во сне! Понимаешь?.. Хотя люблю… Такая странная ситуация. И когда сон уходит, я с трудом могу вспомнить ее лицо. Вот сейчас я его уже почти не помню. Каждый раз, будто что-то теряешь, проснувшись. Пусто!

Доктор молчал. Замолчал и Фома, вдруг снова, въявь, ощутив эту страшную пустоту, пустоту, которую Доктор не хотел или не мог ни разделить, ни понять. Не в силах справиться с этим чувством в одиночку, Фома рухнул в глубину кресла и воззвал оттуда:

— Ну что ты молчишь? Я влюблен в мираж, в сон? Или что? Что-то такое было уже. Ты же все знаешь! Что у меня с головой? Это же все ваши штучки, ассоцианские, я чувствую!

— Любовь, — сказал вдруг Доктор и стало ясно, что он думает совершенно о другом, но в то же время это как-то странно созвучно сну Фомы. — Ты говоришь, любовь?..

— Да ничего я не говорю… — Фома уже жалел, что начал этот разговор, лучше бы спал.

Пойду, решил он, но Доктор уже встал и стал огромным, таким, что стул, на который он опирался одной ногой, щепкой отлетел к стене, и сами стены стремительно раздвинулись в пространстве, образовав фантастические своды огромного зала. Бледный и обычно несуетливый Доктор двигался так, что ломал привычную геометрию — стремительно, непредсказуемо, как птица — в огромном помещении замка, и вдруг остановился возле окна, спиной к Фоме.

Рука его, сжатая в кулак, аккуратно вошла в стекло. Стекло дрогнуло, осколки медленно и бесшумно поползли вниз, так же как и кровь, выступившая на руке. В помещении зазвенела тишина, оглушая в бесконечно долгих паузах между словами. И слова. Фома никогда не слышал, чтобы Доктор так говорил, вообще кто-нибудь: медленно, очень медленно, членораздельно до рези в ушах, мучительно выговаривая каждую букву — так, что слышно было, как канет кровь с руки…

— Я… покажу… тебе… что… такое… любовь… — Так говорил он в такт неведомому ритму.

Капала кровь… исчезли стены, замок, город, исчезла тысячелетняя война и дразнящий ее мир, исчезло все. Кругом была пустота. Не иллюзия пустоты в темноте, когда ощущается присутствие Нечто, пусть там, где-то далеко, как звезды в степи ночью, а пустота полная, абсолютная…

Фома словно парил в огромной темноте. Ничего не осталось, ни света, ни звука. Один. Потом, как призрак, проявилась под ним скала, высокая и зыбкая, как первый ледок, страшно высокая, будто он на вершине мира, вселенной, и поэтому видел все. Видел, что ничего нет, ни-че-го! И времени тоже… потому что он ощутил сердцем вечность, она промелькнула, маленькая… и остановилась, качаясь, как воздушный пузырек нивелира перед глазами.

Перед ним, но где-то очень далеко, появилась белая светящаяся точка, гипнотически притягивая и пугая. Фома почувствовал себя маленьким и старым одновременно. Он знал очень много, но знал невыразимо и чувства распирали его, разрывали грудную клетку так, что стало трудно дышать, и он закричал, вытягивая в крике из себя все: боль, одиночество, чудовищную тоску, — все! — пока хватало голоса, горла, хрипа, слез…

Вырывая из себя легкие, он стоял на вершине вечности и мира. «Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет,» — как заклинание звучало у него в голове.

— В безумной любви одиночества

Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет…

В прикосновении вечности, через любовь одиночества…

Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет… -

Голос приходил и уходил, и Фома всем телом ощущал его, как пульсацию вселенной. Только какая-то маленькая, не раненная этим рефреном, частичка его, наблюдала приближение катастрофы.

— …тысяча лет любовь одиночества…