Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий

Да здравствуют мои читатели,
Они умны и справедливы!
На словоблудье не растратили
Души прекрасные порывы.

Надо отметить, что, хотя Глазков поздно пришел в официальную литературу, среди читающей публики он был известен давно, стихи его передавались из уст в уста.

Мне простите, друзья,
За милую странность,
Но не выпить нельзя
За мою гениальность!

В 1940 году Глазков собрал полное собрание своих сочинений (их было 187) и «издал» в трех экземплярах от руки (даже не на машинке). Своей книжечке он дал гриф «Сам-себе-издат», и таким образом именно Николай Глазков пустил по миру этот всем известный и тогда весьма роковой термин «самиздат».

Конечно, Глазков был типичным самиздатским автором, «рабом поэзии» в «море лжи». Сам себя он называл «юродивым из Поэтограда», «поэтом переулков», и все его строки пронизаны какой-то особой нежностью к простым людям и сдобрены изрядной порцией самоиронии. Кто, кроме него, мог написать такие строки о войне:

Бомбы падают у дач,
Где не следует;
Миллионы неудач
Нас преследуют.

Или вот это:

Те люди, совесть у кого чиста,
В атаку шли за родину, за Ста…
Нет! Люди воевали за Россию,
Речь о другом была для них пуста.

Так и жил этот удивительный человек, продолжатель традиций Хлебникова, «бравый солдат Швейк» тоталитарной эпохи. Издавался и не издавался. Много пил (а какой гений не пьет?), уходил в свои норы и отдушины от затхлой атмосферы официальной помпезной литературы, уходил от «большого стиля» в маленький, частный, интимный. Еще до войны – в 1938 году (страшно сказать: в год выхода Краткого курса ВКП(б)) – он написал в пику Эдгару По свой вариант поэмы «Ворон»:

Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась,
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.
Я спросил его: – Удастся
Мне в грядущие года
Где-нибудь найти богатство? –
Он ответил: – Никогда!
Я сказал: – В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда.
Все же буду я любимый? –
Он ответил: – Никогда!
Я сказал: – Пусть в личной жизни
Неудачник я всегда.
Но народы в коммунизме
Сыщут счастье? – Никогда!
И на все мои вопросы,
Где возможны нет и да,
Отвечал вещатель грозный
Безутешным: – Никогда!

Такое в прежние годы не только не могли напечатать, но за такое можно было и крепко схлопотать. Слава Богу, пронесло! «Надо быть очень умным, чтобы валять дурака», – как-то заметил Глазков. Ему все как-то сходило с рук – политика и любовь.

И неприятности любви
В лесу забавны и милы:
Ее кусали муравьи,
Меня кусали комары.

И вот такие наскоки на держиморд-издателей:

Я лучше, чем Наполеон и Цезарь,
И эту истину признать пора:
Я никого на свете не зарезал,
Напротив, резали меня редактора!

Давно нет с нами Николая Глазкова, не дожил он до перестройки и гласности, до ГКЧП и последующих реформ-обвалов, всего того, что воплотилось в его гениальных строках:

Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый – век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней.

90-е годы оказались интереснейшими для историков и чересчур печальными для всех нас. Но опять же спасает Глазков:

Было очень много неудач,
Срывов, промахов, помех и сплетен…
Все же улыбайся, а не плачь,
Радуйся, что ты живешь на свете!

Ну что ж, хороший совет дал Николай Глазков. Простой и мудрый.

Возвращение Александра Галича

Он судит пошлость и надменность

и потешается над злом,

и видит мертвыми на дне нас,

и лечит на сердце надлом.

И замирает близь и далечь

в тоске несбывшихся времен,

и что для жизни значит Галич,

мы лишь предчувствуем при нем…

Борис Чичибабин. «Галичу», 1971