Страсти по Митрофану

– С какой? – Митя испуганно поднял глаза на отца, быстро закрывая Интернет, как раз увидел очередное Тосино послание, безграмотное и до дрожи пошлое. До дрожи, до сладкой и муторной дрожи, думал – читать, не читать… Боролся с собой, с гадким, мерзким, развратным собой.

– А у тебя их много, бабёшек? Да с той, у которой ты в августе ошивался. Волейболист хренов… Это ты мать обманывай, а батю не обманешь.

Митя молча смотрел на отца. Откуда он узнал? Когда? И молчал?

– Митяй, батя твой знает все про тебя, ты не думай. Зря ты так часто к ней гонял, но я ничего не говорил, не останавливал. Я ведь все понял, не лез. Думал, станешь мужиком, поговоришь. Стал?

Митя опустил голову.

– Вот. Опять ты меня предал, не пришел, не рассказал. А теперь и вовсе. Что там у тебя? Ну-ка, рассказывай. Бросил ее?

Митя молчал. Нет, он не готов рассказывать. Нет, он не хочет.

– Все равно расскажешь, не сейчас, так потом. Я скажу тебе: простая, удобная, так и ходи к ней иногда, если без всяких претензий. Только… Ну ты понимаешь, чтобы никаких последствий не было. Но ты ей скажи – сама обо всем заботься, мое дело – сторона.

– Я в волейбол играл, батя, – твердо ответил Митя. – Можешь спросить у кого хочешь. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Звони, набирай номер, – Филипп кивнул на телефон. – Спрошу.

Митя спокойно набрал номер Сени. Он уже договорился с ним. Если отец спросит…

Филипп взял трубку, страшно улыбнулся, глядя на Митю, и нажал отбой.

– Так, значит, ты со мной, сына… Ладно!!! Ладно…

Филипп потоптался у двери сына, обнял было его, оттолкнул, поперекладывал какие-то книги на столе, вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью, что-то заорал Марьяне, Митя услышал звон разбитого стакана, услышал, как охнула и, кажется, заплакала мать… Или не заплакала… Засмеялась. Кажется… И не вышел из комнаты. Нет, он не будет с отцом говорить об этом, ни за что.

Митя открыл Интернет, быстро удалил два последних письма Тоси, которые он не открывал.

 Тось, я занят, не пиши мне.

Он отправил сообщение сразу, пока не передумал. Это не значит, что она действительно не станет больше писать. Но он ей сказал, ему нужно это было сказать.

 Нам надо поговорить, – тут же написал он Эле.

 Не о чем. – Эля ответила быстро, сразу. На это он даже не рассчитывал.

 Давай встретимся.

 Нет, Митя. Ничего больше не будет.

 Давай встретимся.

 Нет.

 Ты с тем парнем из Юрмалы?

 Это Никита. И вообще тебя это не касается.

 Хорошо.

Митя выключил телефон. Не касается так не касается. Он унижаться не будет. У него есть музыка. Больше у него ничего нет. У него есть еще родители, батя. Он его очень любит, но с ним тяжело. Тяжело…

Вообще все очень тяжело. Тяжело играть по четыре-пять часов. Он знает, зачем он играет, но очень тяжело, иногда муторно, иногда невыносимо. Тяжело тянуться в школе, пытаться хорошо учиться, отец настаивает, хочет, чтобы он окончил с хорошими баллами – вдруг пригодится. Зачем, для чего? Ему для поступления в консерваторию баллы по общеобразовательным предметам вообще не нужны. Нет, уперся – учись, чтобы сдать экзамены. Учи физику – мужику нужна физика. Учи географию – мужику нужна география. Не пропускай никакие уроки – мужику нужна дисциплина.

И Митя тянет, тянет, спит по пять-шесть часов, учится, учится… Ничего интересного. Интересно – рисовать. Он рисует, рисует в школе, рисует, когда отец редко, но выходит из дома, прячет потом рисунки. Но он отлично понимает, что все, что он рисует, это плохо, это очень плохо, бездарно. Рисует он только потому, что не может не рисовать. Удовольствия это не приносит, одну муку. Тем более что рисование – это слабая замена лепке. Он хочет делать что-то руками, всегда, всю жизнь. Но это запрещено, в этом смысла нет. Наверно, отец прав – и в том, что Митя бездарен, отцу же виднее, и в том, что искусством заниматься нет смысла, все равно никаких перспектив нет.

Митя залез как-то на сайт художественного училища, посмотрел требования для поступления… Ничего себе… Просто так, с улицы не придешь. Надо сдавать рисунок – «классику», надо знать специальные вещи, надо где-то учиться, в художественной школе, хотя бы в кружке, сам этому не научишься – нужно рисовать на вступительном экзамене кувшины с тенями и прочую обязательную муть… Тайком от отца можно было к Тосе бегать, а заниматься в художественной школе тайком не получится. Да и зачем – что потом делать? Сидеть, как отец, всю жизнь – ждать заказов?

Митя гнал от себя эти мысли, но деваться от них было некуда. Спасало только одно – фанатичная вера отца в его музыкальный талант и то, что Митя сам постепенно поверил в это. Что может быть лучше карьеры мировой звезды? Всемирно известного музыканта? Митя знал, что люди странно на него смотрят, когда он отвечает, что хочет стать солистом-виолончелистом. Но, наверно, им странно, что все вокруг хотят стать экономистами, а он – музыкантом, да еще и мировым!

Эля… Мите не давала покоя сцена, которую он сегодня наблюдал в школе. Приехал, наглец, качает свои права…