Страсти по опере

Ива, выросшая на вершине

Пословица гласит, что если вы взошли на вершину горы, то вряд ли сможете подняться выше. Джузеппе Верди был человеком, по отношению к себе поистине беспощадным, но даже он после поистине вселенского успеха «Аиды» писал одному из своих самых близких друзей: «Не хочу перед тобой прикидываться скромником и скажу прямо: конечно, эта опера принадлежит к числу моих наименее плохих».

Артур Тосканини

Если бы Верди по каким-то причинам после «Аиды» закончил свою карьеру оперного композитора, всё было бы последовательно и логично. Из низин, через несколько перевалов — к вершине. Но Верди сумел подняться ещё выше — не зря после «Аиды» он молчал целых шестнадцать лет, с 1871 по 1887-й! Молчал демонстративно, напоказ, вызывая стоны и сетования всех своих ближних: как, этот сильный и находящийся в расцвете жизненных и творческих сил мужчина не хочет больше написать ни единой ноты?

Но молчал Верди не ради пресловутого итальянского dolce far niente, сладостного ничегонеделания. За эти годы сложился новый музыкантский и человеческий облик великого маэстро — вспомните знаменитый отзыв о встрече с Верди его многолетнего присяжного ругателя Эдуарда Ганслика[19]. А главное — была проложена тропинка, которая привела к «Отелло» и «Фальстафу».

Конечно, Верди и не думал идти, образно говоря, на поклон к Вагнеру — разговорами такого рода его бесконечно допекали. И возможно, однажды он решил, что мы тоже не лыком шиты и можем написать такую оперу, которая будет звучать совершенно по-новому. Другими будут способы записи музыкального текста, сама форма существования жанра — совсем не похожей на ту, что была свойственна Верди в прежние его годы. Подобные решения, конечно, просто и быстро не даются…

«Прощай, о память святая…»

Но в итоге Верди решительно отказался от всевозможных колоратурных штучек-финтифлюшек, от давно привычной всем схемы построения арии, состоящей из медленной части и кабалетты с неким сквозным драматическим действием между ними. И прощание Отелло со славой, Ora e per sempre addio, sante memorie — диалог пафосный, о подвигах, о славе и любви… «Теперь и навсегда — прощай, о память святая…»

Театр La Scala

Прощай — теперь всё подчинено Драме. Драме, конгениальной тексту Шекспира — два гиганта, два столпа предстали перед публикой в совершенно новом качестве, в ином видении. И никакой дани жанру! Более того — Верди берёт «за горло» публику сразу. Никаких разговоров в сенате, буря — в прямом и переносном смысле — обрушивается на зрителя с первого мгновения, с первого такта оперы. Шекспировские страсти — в полный рост! Это феноменально — ничего даже отдалённо похожего Верди никогда не делал.

А оркестр? Он — абсолютно наравне с вокалистом, с пением. Прежде оркестр у Верди — за исключением интермеццо, увертюр и чисто инструментальных фрагментов — всегда был «под» певцом, аккомпанировал ему подобно многократно осмеянной критиками «большой гитаре». Тосканини иногда говорил, что при всей сложности партитуры «Отелло» ею в известном смысле дирижировать очень легко.

Логика действия, логика поступков предельно ясны, а зритель не награждает бесконечными аплодисментами высокие ноты тенора, баритона, сопрано. Нет бравурных, «шампанских», если хотите, арий, а есть общая драматургия. Есть исповедовавшаяся Вагнером система лейтмотивов — они обрисовывают характер каждого из персонажей и звучат при каждом его появлении. Драматически насыщенный оркестр становится фактически героем оперы — как и у Вагнера.

Джузеппе Верди и Виктор Морель перед премьерой оперы «Отелло»

Для Верди Вагнер, хотел этого автор «Аиды» или нет, был фигурой, не замечать которую было просто невозможно. С его стороны было всё — и короткая, просто кинжальная фраза, обращённая в канун наступления 1866 года к одному из лучших друзей, графу Оппрандино Арривабене: «…Слышал также увертюру к „Тангейзеру“ Вагнера. Он безумен!!!». Были слова и о том, что Вагнер и его последователи убивают и певцов, и саму идею оперы, превращая её в некое симфоническое действие с «аккомпанирующими» ему певцами.

Но не стоит забывать и о том, что при всём своём итальянском темпераменте Верди — да он этого никогда и сам не скрывал! — по характеру был крестьянином. Сыном небогатого трактирщика. А значит, был наделён тем, что называется крестьянским здравым смыслом, который никогда не упустит своего профита, своей выгоды. Если даже в деловом общении с родственниками, особенно с отцом, Верди нередко бывал неуступчив и жёсток, то почему мы должны думать, что в творчестве он был иным?