Страсти по опере

Об этом я слышала не только от Темирканова. Впервые со мной об этом заговорил Евгений Фёдорович Светланов, который говорил мне: «Люба, ведь вы человек музыкальный — играйте с интерваликой, слушайте её и покажите голосом особенности музыкального языка композитора». О том же мне говорили и Караян, и Карлос Клайбер, и Тилеманн во время работы над Саломеей…

Признаюсь: я очень тогда обрадовалась. Роль — фантастика! Прецедент с сопрано — интрига! К сожалению, я не смогла узнать, кто из замечательных сопрано Мариинского выступал в этой роли, но редакция Римского-Корсакова написана именно для сопрано, это абсолютно точно.

И тем более я была довольна, когда начала работать над ролью не только с Темиркановым, но и с Борисом Александровичем Покровским. Правда, Борис Александрович вскоре ушёл из этой постановки. Почему? Потому что Темирканов, посмотрев весь, уже почти готовый спектакль, выдержанный в каких-то совсем уж депрессивных, чёрно-коричневых цветовых и эмоциональных тонах, не выдержал: «Ну уж мы в такой мрак зашли, такой мрак…» И Темирканов стал переделывать спектакль, который Покровский начинал ставить в первоначальной редакции 1869 года, так называемой редакции Ламма, в которой польского акта нет. И его решено было добавить!

«Королевская кобра» из Сандомира [40]

Потому что Темирканов однажды сказал: «Как это — в спектакле ни одной женщины? Да публика просто умрёт и будет разбегаться из театра в нашем и без того мрачном Петербурге!»

И вот тогда мы и решили сделать Марину такой, как её написал Пушкин. «Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! знаешь её? Не говори, однако ж, этого никому!» — писал он Вяземскому.

Екатерина Николаевна Раевская была старшей дочерью того самого генерала Николая Николаевича Раевского, который неизменно отказывался от любых титулов, утверждая, что его фамилия звучит куда громче. В начале 1820-х она вышла замуж за Михаила Орлова, который в марте 1814 года принял капитуляцию Парижа и был, как считается, одним из прототипов князя Гремина.

Того самого Орлова, которого всесильный старший брат Алексей, «собинный» друг императора Николая I и глава знаменитого III отделения Его Императорского Величества канцелярии, «отмазал» от наказания за участие в ранних декабристских организациях: Орлов отделался увольнением со службы и ссылкой в своё имение. В эти годы Орлов, по свидетельству Герцена, был похож на льва, сидящего в клетке и не смеющего даже рычать… Екатерина Николаевна пережила мужа на сорок с лишним лет — она была одной из последних женщин, хорошо помнивших Пушкина…

Пушкин же, между прочим, не собирался расставаться со своей героиней. «Она волнует меня как страсть», — как-то обмолвился он. И ещё характернейший пушкинских штрих к её портрету: «Моя Марина извивается и вьётся, как змея»… О том же говорил мне и Темирканов — музыка Марины похожа на незаметно крадущуюся змею, этакую королевскую кобру, которая всегда готова к броску.

Екатерина Николаевна Орлова (Раевская)

У этой особы на карте всё. Честь. Совесть. Марина, на ложе которой побывало множество любовников, готова абсолютно на всё. У неё, при невероятно магнетической женской натуре, — не менее невероятный жизненный цинизм в суждениях о любви, о постели, о чувствах, и никакие моральные барьеры ей нипочём. Их для неё просто не существует. И ей, не гнушавшейся ничем девушке, как сейчас говорят, с пониженной социальной ответственностью вынь да положь, как Саломее голову Иоканаана, титул царицы московской!

Вынули. Положили. Но — всего-то на девять дней! 8 мая 1606 года она была венчана и коронована на царство, а уже 17-го, во время восстания против её мужа, которого москвичи считали самозванцем, она чудом уцелела — её просто не узнали!

Но бурный и кровавый роман её жизни на этом не закончился. Чего только в нём не было: и венчание с Тушинским вором, и прижитый от него ребёнок, которого на Руси прозвали «ворёнком», и «бега» по всей России: от Дмитрова до Астрахани, от Калуги до Яика[41]… Трёхлетний «ворёнок» летним днём 1614 года был повешен в Москве, а когда и где закончилась жизнь самой царицы Марины Юрьевны, достоверно не известно никому…

Но вполне определённо можно говорить о том, что конец её был очень печальным. Я бы даже сказала — страшным. Историки не исключают, что и она была под грохот смутных дней без лишнего шума повешена или утоплена, а красивая легенда гласит, что в башне коломенского Кремля, которая с тех пор зовётся Маринкиной, она «умерла с тоски по своей воле». Или, перекинувшись в горлицу, улетела в узкое крепостное окно…

О, с каким наслаждением я «вгрызалась» в эту роль! Она мне кажется в чём-то похожей на героинь, которых я воплотила на сцене впоследствии и о которых я писала в предыдущей книге: на Вителлию из моцартовского «Милосердия Тита» и даже на штраусовскую Саломею.