Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

По существу, качество воспроизведенной реальности Шолоховым таково, что, в любой картине «Тихого Дона» вылезает сгущение жизненного содержания и жизненной же правды такой крепости, что совершенно свободно рядом с нею помещается любой отрывок из Илиады и Одиссеи – от пира древних греков на берегу Средиземного моря до столкновения Ахиллеса и Гектора. Масштаб Шолохова позволяет равнять его тексты с лучшими страницами древних эпических поэм, что само по себе не может не вызывать искреннего изумления. Но, к тому же, – и это главное – выписывая для себя предельно актуализированную действительность гражданской войны и жизни донских казаков в период всемирных (то есть всеобщих) потрясений, Шолохов чудесным образом создает такие эстетические опорные точки объяснения бытия, без которых его эпос (мифология) был бы не эпосом, а частным или историческим анекдотом. Сам характер художественного мышления донского писателя таков, что он мыслит самыми крупными категориями (в рамках наших рассуждений можно сказать, что мифологическими) художественного мимесиса.

Архетипы странствий, в переносном смысле поиски Золотого руна («золотого века прежней жизни»), показ природы таким образом, что из нее могут подняться каменные люди, циклопы, бирнамский лес может ожить и пойти на людей, говорят о том, что в творчестве Шолохова в его универсальном единстве реализовался громадный миф новейшего века русской культуры – странствия человека и обретение истины жизни через кровь и смерть многих людей, но при опоре на сохранение народного целого.

После всех этих тезисных соображений, хочется привести замечательное определение мифа, как его дал А. Ф. Лосев и что имеет прямое отношение к Шолохову: «Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть… наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но – наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это – совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола» [2, с. 396].

Это приводит ученого к утверждению следующего рода: «Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинно сть, достоверность и принципиальную закономерность и структуру» [2, с. 416]. Миф у Лосева определяется через миф же, через ту самую скрытую обобщенность и многосмысленность, какие содержат в себе любые построения древнегреческой фантазии от мифа о Тезее и Минотавре, от всей мифологии древнегреческих богов до мифичности поведения реальных древнегреческих персонажей в виде Алкивиада, царя Леонида, Сократа, Платона и Аристотеля. Во всем этом нет никакого ни логического, ни культурологического противоречия, Лосев ведет речь о том, что именно может быть противопоставлено механистичности и оторванной от человеческого субъекта объяснительной матрицы мертвого духа. При всей внешней убедительности и соответствия некоторым фактам действительности, такого рода подход {социальный нигилизм, как он пишет) не решает ни единой проблемы истинно человеческого существования, не дает ответа на те вопросы, какие колеблят и ожитворяют сознание всякого человека без участия теории Ньютона. И оказывается, что наилучшим, наиболее кратким путем освоения действительности является отвлеченный мифологизм, парабола, притча, миф в своем прямом и безусловном выражении, какой не требует от тебя никакого знания, но требует прежде всего веры в то, о чем миф рассказывает и в то, что он есть некая безусловная и неотменяемая истина. Истина, какой и необходимо руководствоваться человеку, если только он не собирается прожить жизнь, опираясь исключительно на акты физиологического существования. Это человеческое, слишком человеческое начало, как заметил один новоевропейский философ, но дарует ли понимание человечности такого рода возможность приблизиться к суждениям высшего толка? Миф или мифичность мышления позволяют представить, что в жизни человека есть некая потайная дверца, какую он обязан приоткрыть, чтобы, заглянув туда, увидеть там мерцание того света истины, без которого те процессы поддержания его физического существования, о которых было упомянуто чуть выше, лишены всякого смысла или они просто ничтожны.