Читаем Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня полностью

В историческом алфавите, изобретенном каким-то древнесирийским книжником… упрощение письменности… было полным и радикальным. Сущность алфавита – разложение звуков человеческой речи на отдельные составляющие и представление каждого из этих элементов отдельным визуальным символом. Финикийцы – изобретатели алфавита – выделили и обозначили согласные. Греки заимствовали эту находку, а затем развили и дополнили алфавит, выделив и обозначив также и гласные звуки. Латинский алфавит, ставший письменностью западного общества, – это вариант греческого» [2, с. 235–236].

Но, как «дьявол прячется в деталях», здесь возникает одна чрезвычайно важная развилка, без обсуждения которой нам не обойтись. Г. Гадамер в своем Введении к «Истоку художественного творчества» М. Хайдеггера размышляет над центральным понятием философии великого мыслителя – о Бытии. Он замечает, что некоторым образом, почти мифологически, Хайдеггер говорит о «сокрытости» и «несокрытости» в бытии, что поиск «сущего» в действительности связан с особой работой языка и сознания. Он говорит о понимании Хайдеггером «прореживания» бытия, обнаружении им «сущностей» бытия, переводе их из «сокрытого» состояния в «несокрытое». Но, как пишет Гадамер: «Сущее, выходящее наружу из несокрытости, выступает для того, кто его замечает» [Цит. по: 2, с. 129].

Но кто этот таинственный кто? Конечно, это актуализированное через язык сознание человека.[13] Но чаще всего сформированный и развившийся язык уже обладает своей собственной субъектностью не совсем понятного рода, чтобы «высвобождать» посредством языка «сокрытые» сущности из их дремлющего, спящего состояния.

Основные вопросы данной гносеологической проблемы крайней важности заключаются в трех аспектах: первый из них связан с тем, насколько сознание верно использует язык во всем объеме его возможностей, второй – насколько сам язык готов к такого рода работе и адекватен к воссозданию той картины мира, в которой нуждается субъектность человека, и наконец – третий, – это исходная бытийно-сущностная установка сознания, которая так или иначе формирует и подбор языковых средств и формируемый итог в виде какого-либо суждения или тезы.

Это, по сути, главный вопрос философии языка, так как он упирается в такие возможности воссоздания действительности при помощи данных языковых средств, которые давали бы адекватную, а не искаженную картину мира.[14] Приведем универсальное суждение Хайдеггера, важное в контексте наших размышлений. В «Истине и искусстве» он писал: «Язык впервые дает имя сущему, и благодаря такому именованию впервые изводит сущее в слово и явление. Такое именование, означая сущее, впервые назначает его к его бытию из его бытия. <…> Язык не просто передает в словах и предложениях все очевидное и все спрятанное как разумеющееся так-то и так-то, но впервые приводит в просторы разверстого сущее как такое-то сущее. Где не бытийствует язык – в бытии камня, растения и животного, – там нет и открытости сущего…» [3, с. 103].

Язык не создает, по Хайдеггеру, действительность, придумывая для него обозначения, выражаемые в словах; сущее всех явлений и предметов уже наличествует в действительности само по себе. Их перевод в Бытие возможен только после того, когда сам язык становится способным раскрыть (перевести из сокрытого, сокровенного состояния,) сущее (смысл, содержание каждого факта – в самом широком смысле – действительности) в существование, опредметитъ его.

Очевидно, что каждый язык по-разному подготовлен к подобной процедуре, и историческое развитие каждого из мировых языков (то есть тех языковых систем, на базе которых определялись – ментальность человека, формировалась нация, культура и искусство, формы государственности и ценности общественной жизни, то есть цивилизация) не совсем синхронно. Не совсем похоже они проходят через процесс выяснения своих отношений с сущим – от полной непроясненности этих отношений в языке примитивных родовых обществ до утонченных и сложных систем воспроизведения бытия в развитых языках.

Но даже и здесь, Хайдеггер выделяет некоторые языки среди других. Для него и его системы доказательств на первом месте пребывает древнегреческий язык. Этому он дает вполне убедительное объяснение. Приведем его: «Говорят о средоточии вещи. Для греков средоточие вещи было тем, что лежало в основе вещи и притом исконно предлежало в ней…

Перейти на страницу:

Похожие книги

История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны
История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

История частной жизни: под общей ред. Ф. Арьеса и Ж. Дюби. Т. 4: от Великой французской революции до I Мировой войны; под ред. М. Перро / Ален Корбен, Роже-Анри Герран, Кэтрин Холл, Линн Хант, Анна Мартен-Фюжье, Мишель Перро; пер. с фр. О. Панайотти. — М.: Новое литературное обозрение, 2018. —672 с. (Серия «Культура повседневности») ISBN 978-5-4448-0729-3 (т.4) ISBN 978-5-4448-0149-9 Пятитомная «История частной жизни» — всеобъемлющее исследование, созданное в 1980-е годы группой французских, британских и американских ученых под руководством прославленных историков из Школы «Анналов» — Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби. Пятитомник охватывает всю историю Запада с Античности до конца XX века. В четвертом томе — частная жизнь европейцев между Великой французской революцией и Первой мировой войной: трансформации морали и триумф семьи, особняки и трущобы, социальные язвы и вера в прогресс медицины, духовная и интимная жизнь человека с близкими и наедине с собой.

Анна Мартен-Фюжье , Жорж Дюби , Кэтрин Холл , Линн Хант , Роже-Анри Герран

Культурология / История / Образование и наука