Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Русская литература особенно остро ощущала эту внутреннюю национальную трагичность и российского государства, и человека, в нем живущего, и все время занималась именно защитой маленьких, униженных и оскорбленных людей, и преуспела в этом настолько, что смогла прогенерировать все русские революции, какие легли в основание нового исторического «выверта» России для всего человечества – создание ею новой империи (советской) на принципиально новых основаниях общественного устройства. Но и в той новой, по сравнению с царской, империи было то же самое, пренебрежительное отношение к отдельному человеку. Так что глобально почти ничего не изменилось.

При этом русское государство использует то самое родовое свойство психологии, эмоциональной картины мира, врожденного коллективизма (то в форме общины, то в форме колхозного сообщества), привязанности к своему этносу сверх всякой меры, наконец, генерализируемое начало православного верования, какое скрепляет весь этот рыхлый конгломерат отдельных личностей в народ крепче всякой глины. И это последнее становится неявным, но самым существенным и опорным моментом существования народа как целого.

Вот он, отдельный русский человек, живет себе, поживает в тех или иных исторических обстоятельствах, привычно страдает от государства, от его начальников, терпит все это, так как «Бог терпел и нам велел», но вдруг, в экзистенциальных обстоятельствах возможной гибели государства и его самого со своим семейством, разрушения привычного уклада жизни, в мгновение ока через какие-то энергии он подключается к тем пластам этнической памяти, где к нему взывают протопоп Аввакум, Козьма Минин, Суворов, адмирал Ушаков, Михайло Кутузов, а дальше и Пушкин с Гоголем, Толстой с Достоевским, а тут и Жуков ставит точку над всей западной цивилизацией, дерзнувшей изменить привычный для русского человека ход истории.

От «своих» русский человек готов стерпеть почти все, что угодно, на что не способны люди, живущие чуть ли не рядом, вот тут, за горой или лесом, но от «чужих» он не желает сносить самую малость притеснений и тем более покушений на его привычный уклад жизни. И пусть этот уклад кажется удивительно отсталым, уже и не используемым продвинутым западным соседом, но вот он срабатывает безупречно, когда наступает решающая минута и необходимо разобраться с тем, будет ли жива русская земля и не отвернется ли от нее Бог?

Что происходит с Россией сегодня?

Автор книги[2] опять умудрился (вместе с другими русскими людьми) оказаться на самом перепутье драматических событий, когда и не знаешь, вывернет ли мировая история из своей привычной колеи, не занесет ли на повороте возок русского государства и не устроит ли оно, захватив попавшиеся ему на пути другие народы и страны, катавасию не менее причудливую, чем события недавнего прошлого?

Не дано нам этого знать в полной мере, можно только предчувствовать, да молиться, чтобы миновала нас «чаша сия». Да и то сказать, сколько же можно в течение одной жизни – а здесь я говорю исключительно о себе, понимая одновременно, что это имеет отношение ко многим миллионам людей – переживать всякого рода потрясения и сбой основной колеи существования. Надеюсь, что из предшествующих главок этой книги становится понятно, о чем идет речь.

Понятное дело, что внутренне, по-русски, я был, скорее всего, готов к этим пертурбациям, но у меня есть отсылка к нескольким десятилетиям более-менее спокойной жизни первого периода моей жизни, когда существование имело какую-то устойчивость, а ложные, но твердые ориентиры социальной жизни предполагали известные перспективы развития и стремления к самовыражению. Да, и теперь, и тогда понималось, что не хватает в обществе воздуха, что существует громадное количество ограничений, но большая часть жизни проходила в осмысленном труде, в работе над собой, над культурными залежами, русскими и мировыми, и всего этого хватило бы не на одну жизнь.

Здесь же, в сию секунду опредмечивающемся историческом пространстве, в настоящем историческом моменте чувствуешь себя, как чувствовал и писал об этом Бунин после революционных потрясений России в 1917 году: «Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, этого дома – сколько откроется темного, греховного, несправедливого, какую ужасную картину можно нарисовать, и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку!

Так врасплох, совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом. И что же открылось? Истинно диву надо даваться, какие пустяки открылись!.. Что открыли? Изумительно: ровно ничего\» («Окаянные дни»)