Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Да что там говорить, истинно мы варвары по сравнению с укоренной в правильности и последовательности западноевропейской культурой, легко нарушаем всякие правила, композицию, логику развития главной мысли в своих работах. И сворачиваем в какой-то интеллектуальный проулок, интуитивно чувствуя, что именно здесь и обнаружится новая мысль, яркая эмоция, и прежние трафаретные представления засияют новым блеском и приведут в удивление читателя [3].

Стоит здесь заметить, что в истории нашей страны и ее культуры мы часто встречаемся с известным парадоксом, когда набор очень сильных и правильных с точки зрения исторического пути России идей оказывается неосвоенным и как бы пропущенным, как бывает фатальным для слабого школьника пропущенный урок в школе. Но, к несчастью, это происходит не только в ту эпоху, когда данные идеи, концепции, убеждения и теории оформлялись, но и далее, когда, казалось, созревали условия для адекватного их восприятия. Причем это касается не только культурологической рефлексии, но во многом и общественно-политической, и дальнейшее существование этих идей не получает должного внимания культурной элиты России. И самые животрепещущие, острые, верно угаданные ответы на важные вопросы развития культуры, социума, психологии и интеллекта человека, связанные в целом с жизнью России, оказываются не воспринятыми обществом и не способствуют появлению дальнейших, вырастающих на базе предшествующих, социальных и культурных реакций нации.

Одним из самых ярких примеров подобного рода выступает крайняя разведенность идей, определившихся в русской литературе ее золотого, девятнадцатого, века о личности человека, общественных свободах, о защите «униженных и оскорбленных», поднятии простых крестьян в духовном смысле до самых рафинированных и аристократических персонажей – все, кажется, было готово в русском обществе, чтобы, будучи насквозь пропитанном этими суждениями, выраженными, к тому же, в феерически прекрасных художественных образах, воплотить этот набор требований к правительству, к самому народу по перемене социального устройства, расширению гражданских и личностных свобод. Не говоря уже об определенного рода ответственном социальном поведении граждан, о требовании реформ и раскрепощения общества.

И что же мы видим? Ничего из того, что было осмыслено Пушкиным, Толстым, Достоевским, Герценом, Тургеневым и другими русскими гениями не вошло в состав реальной жизни русского человека. Это все была какая-то нескончаемая «Апология сумасшедшего» в духе Петра Чаадаева, высказавшего в самом начале девятнадцатого века в своих «Философических письмах» очень разумные и рациональные суждения, с некоторым, правда, преувеличением именно русского толка. Он был признан царским правительством человеком «не в себе» (сумасшедшим), поставлен на полицейский учет и отлучен от всякой философской и литературной деятельности. Впоследствии Чаадаев написал вот эту самую, частично оправдывающего его самого, «Апологию», где предрекал всякую славу России, но ничуть не упоминал о критическом отношении к правам человека в стране, чем полнились его «Философические письма».

Правда, русские литераторы не были ослеплены Западом и ясно видели в западном типе общества многие и многие недостатки, о чем ярко и убедительно писали и Толстой, и Достоевский, и Герцен после своего посещения западных столиц и познакомившись с образом жизни тамошних «свободных» граждан. Они ясно видели всякого рода «темные» стороны капиталистического общества в своем тогда прогрессивно развивающемся виде, и находили немалое количество пороков и недостатков как в самом социуме, так и в том, как складывался в нем человек с нравственной точки зрения. Индивидуализм, эгоизм, «забывание» Бога уже тогда были видны и Достоевскому, и Герцену и не позволяли принять Запад как некий идеал общества, исходя из наличия в нем только гражданских и политических свобод. Этот выбор между общественными и демократическими свободами для человека и его, человека, параллельно происходившим отказом от своих родовых и исконных свойств и качеств, связанных с моралью, религиозными убеждениями, всегда представлял неразрешимую, логически и нравственно, задачу русских литераторов и мыслителей, сравнивавших Запад и Россию. Для русского сознания требовался какой-то «третий путь» в общечеловеческой цивилизации.