Страсти по Веласкесу

Опустившись на краешек стула, я сразу приступила к делу:

– Я разыскиваю своего дальнего родственника. Точнее, брата моей бабушки. В 1924 году их отец был расстрелян, как враг народа, и дети остались сиротами. По словам бабушки, ее брата определили сюда.

– Его одного?

– Детей разделили, сама она воспитывалась в другом месте. Должна сразу признаться, эти сведения не точны. Ей так кажется, но она не совсем уверена.

– И вы начали поиски только сейчас? Ваша бабушка не пыталась сделать это раньше?

– Ее жизнь сложилась таким образом, что предпринять что-либо было затруднительно, – туманно ответила я, от всей души надеясь, что дальнейших расспросов не последует.

Их действительно больше не было. Похоже, директриса много чего навидалась на своем веку и никакие повороты судьбы ее уже не удивляли.

– У вас есть документы, удостоверяющие родство? – будничным тоном спросила женщина.

Я удрученно поникла головой:

– У бабушки ничего не сохранилось.

Боясь, что после этого она откажется со мной разговаривать, я подалась вперед и с жаром заверила:

– Честно говоря, до недавнего времени я и не подозревала, что у бабушки был брат. Раньше она никогда ничего такого не рассказывала, а сейчас все время его вспоминает. Вспоминает и плачет. Говорит, не могу умереть спокойно, пока не узнаю, как сложилась его судьба.

Директриса понимающе кивнула.

– Фамилию, имя, год поступления ребенка в наше учреждение назвать можете?

Голос ее звучал участливо, на лице явно читалось желание помочь.

– Краснов. Федя Краснов. Осень тысяча девятьсот двадцать четвертого года, – торопливо выпалила я, счастливая оттого, что она мне не отказала.

Вообще-то эта фамилия вызывала у меня большие сомнения. Не знала я точно, какую фамилию носил мальчик Федя. Красновым я его назвала, исходя исключительно из собственных умозаключений. Батуриным он вряд ли мог быть. Ни время, в котором они жили, ни положение приемного отца к этому не располагали. Логичнее было предположить, что, усыновляя мальчика, Юрий Всеволодович дал ему свое имя. И, значит, Федя должен был называться Красновым.

– У вас есть архив? – с замиранием сердца поинтересовалась я.

– Да, в подвале. Пойдемте.

Огромное помещение обдало нас нагретым воздухом и застоявшимся запахом пыли.

– Как здесь жарко…

– Под потолком проходят трубы отопления и горячей воды, – не оборачиваясь, откликнулась директриса.

Не останавливаясь и не глядя по сторонам, она уверенно шла по проходу между стеллажами.

– Думаете, здесь есть бумаги двадцать четвертого года? – робко спросила я, глядя ей в спину.

– Конечно. Мы храним все документы, а наше учреждение существует с тысяча девятьсот четырнадцатого года, – последовал энергичный ответ.

Дойдя до нужного ей стеллажа, она нашла картонный разделитель с выцветшей надписью «1924» и начала ловко перебирать старомодные папки с тряпочными тесемками. Дойдя до конца, с огорчением объявила:

– Такой фамилии нет. Не поступал к нам Краснов.

Ее слова меня не удивили. Нечто подобное я и ожидала. Не зря же Антонина Юрьевна сказала, что ответ был отрицательный.

Женщина участливо смотрела на меня и ждала. Все, что могла, она сделала и теперь ждала, когда же я соберусь уходить. Но я уходить не торопилась, по крайней мере до тех пор, пока не задам все интересующие меня вопросы.

– А другой ребенок по имени Федя или Феликс не поступал сюда в этом же году?

Директриса без возражений повернулась к полке и снова зашуршала документами. Для меня же это была попытка утопающего схватиться за соломинку. Мальчик, до смерти напуганный Корой, мог назваться другой фамилией. Теоретически, он мог и имя себе придумать другое, но это представлялось совсем уж невероятным. Чтобы додуматься до этого, нужно было пройти хорошую школу жизни, общения с уличной шпаной, а он был домашним ребенком, жил под приглядом бонн и гувернанток. И потом, ему было уже десять лет, и он просто привык отзываться на имя Федя. Нет, имя он должен был оставить свое собственное.

– Есть, – произнесла женщина и извлекла на свет тощую папку.

– Разрешите?

Она без возражений протянула ее мне.